Искатель, 1981 № 02 - [12]

Они кричали и хором и по отдельности, сердито и уверенно кричали, чтобы не выказать голосом страха: звери отлично понимают, когда их боятся. Но медведя эти крики не очень пугали. Пошумев в лесу, он, как и вчера, сам по себе затих, исчез, не показавшись на опушке.

– Чем его напугаешь?

– Какой-нибудь внезапностью. Утром подумаем. Спи пока.

– А если он снова?

– Не придет. Похулиганил – и довольно. Медведь норму знает.

Утром они осмотрели лес, нашли исцарапанную медведем сосну. Похоже, что медведь был громадный: до верхних царапин даже Красюк рукой не доставал.

– Чем его напугаешь, такого здорового?

– А как говорил гражданин Дубов? Нет человека, к которому нельзя было бы подобрать ключик.

– Так то человека.

– Попробуем применить это к медведю. Его ведь главное – ошеломить. Если догадается о засаде – не испугается. Неожиданность – вот что нужно. Скажем, только он начнет дерево царапать, а тут ему колом по башке…

– Вот ты и давай стереги его с этим колом…

– Погоди, кажется, придумал, – сказал Сизов, осматривая сосну. – Подсади-ка меня. И нож дай.

Он долез до первого сука и стал подрезать его сверху. Резал долго, старательно. Когда дорезал до середины, попросил кинуть веревку, привязал ее к концу ветки и спустился на землю.

– Что удумал? – спросил Красюк.

– Счас увидишь.

Он потянул за веревку и надломил сук так, что он расщепился вдоль.

– Теперь вот что сделаем: привяжем камень побольше, подтянем его, захлестнем веревку вокруг ветки, проденем в расщепленное место, чтоб зажало, и обрежем конец.

– Ну и что?

– Если потянуть за надломленную ветку, конец веревки выскользнет и камень упадет.

– Ну и что? – снова спросил Красюк.

– Как только медведь начнет царапать сосну, мы потянем за ветку. Камень свалится медведю на голову, с ним случится «медвежья болезнь», он убежит и больше не вернется. Верное средство.

– Медвежья болезнь?

– Не слыхал? Другими словами, медведь наложит в штаны.

– Как бы нам не наложить. Хотел бы я знать, кто потянет за ветку?

– Если ты боишься, то я это сделаю. Привяжу к ветке веревку, отойду сколько можно н буду ждать.

– А если он тебя найдет?

– Думаешь, он нас возле костра найти не мог? Боялся. Хулиганы, они ведь все трусливые.

– Не нравится мне это.

– А ты всегда делаешь только то, что нравится?

– Давай хоть вместе затаимся.

Этого Сизов не ожидал. Что-то, видно, надломилось в Красюке, если заговорил о товариществе…

– Не надо, Юра, вдвоем затаиться труднее. Ты, как вчера, спи на своем месте…

Но Красюк в следующую ночь уснуть не мог. Полежал на ветках, запахнув от комаров голову телогрейкой и прислушиваясь. Тишина стояла плотная, и даже ветра, обычно шевелившегося в вершинах деревьев, теперь не было. Но тайга, как обычно, шуршала, стрекотала, вскрикивала различными голосами. Громче всех хохотал филин. И казалось Красюку, что филин хохочет над ним, запутавшимся в тайге, как и в жизни, напрасно мечтающим о богатой развеселой жизни. В этой ночной угрюмости леса, наедине с самим собой, ему вдруг стало совершенно ясно, что не будет у него богатства, потому что даже если и вынесет и продаст золото, то быстро спустит деньги, какие бы они ни были. Не умел он копить деньги, даже просто хранить не умел, это он знал за собой совершенно точно. И уж конечно, не будет веселья. Какое веселье, когда за спиной неотбытый срок? Да еще побег. Рано или поздно застукают – и опять пайка на лесоповале.

– Нич-чего! – со злостью сказал Красюк. Он встал и подсел к костру, подкинул веток для дыма. – Ничего. Хоть денек, да мой.

И снова мелькнула предательская мысль: до этого дня надо еще добраться. Он пожалел, что не расспросил о дороге на случай, если медведь все-таки найдет Сизова. Если это случится, куда идти, в какую хотя бы сторону? От этой мысли ему стало страшно. Темень кромешная, хохот этого проклятого филина и это одиночество у костра нагнали на него такую тоску, какой он не испытывал и в самые черные свои дни.

И тут он услышал резкое, как кашель, всхрапывание медведя.

Послышался скрежет когтей о кору, и вслед за тем страшный, берущий за душу рев резанул по ушам, пробрал, казалось, до самых печенок неприятной дрожью. Медведь словно бы перевел дух и снова принялся реветь. И вдруг он как-то странно икнул, будто ойкнул. И будто шороху прибавилось в тайге, и все стихло. Даже филин умолк от такого неожиданного поведения медведя.

Вскоре пришел Сизов, радостно посмеиваясь, принялся укладываться.

– Теперь можем спать спокойно. Шишку здоровую получил медведь, почешется.

Утром они осмотрели место. Под сосной валялся камень, обвязанный веревкой, а рядом «медвежьи следы» от внезапно случившегося с мишкой несварения желудка.

Красюк хохотал так, словно услышал донельзя оригинальный тюремный анекдот. Сказывались пережитые в одиночестве страхи. Сизов понимал причину этого неестественного смеха, но не мешал. С давних пор в нем укоренилось убеждение, что смех, если это не насмешка, действует благотворно. Смеясь, нельзя ни замышлять, ни делать злое.

Тихое было это утро, теплое и ласковое. Они сидели у костра, ели пережженную на огне кабанятину и посмеивались, вспоминая ночное приключение. Внезапный порыв ветра разметал костер, забросал поверхность озера листьями и ветками. Пошумев несколько минут, ветер так же внезапно пропал. Только озеро все ежилось, встревоженное, ходило мелкими частыми волнами.