Искатель, 1980 № 02 - [2]

— Почему не нравится? Некрасив, что ли? — подал голос Рудов.

— Больно смел. Посередке моря елозит, словно бы войны ему нет. Палуба высоко над водой — значит, без груза. А почему?.. Куда, откуда идет, не понять…

— Вы полагаете… — начал старпом.

— Ничего я пока не полагаю, — буркнул Крашенинников.

— Тогда топите его — и дело с концом.

— А если нейтрал?

— Знаем этих нейтралов! Мы истекаем кровью, а они рудой с Гитлером приторговывают на нашу погибель, — проговорил Рудов дрожащим от гнева голосом и будто отрубил: — На дно его, гада!.. Если фашист, туда и дорога, если нейтрал — сам виноват, в другой раз пусть флаг несет, как положено!

— На дно пустим — другого раза у него не будет, — усмехнулся командир. — Насчет руды и прочих фиглей-миглей вы верно сказали, не спорю… Но… не пиратствовать же.

— А если это фашист? — упорствовал Рудов.

— Тогда потопим,

Рудов словно прожег командирский затылок горящим взглядом и сказал с горечью, совсем тихо:

— Ну как же, мы — гуманисты!..

Крашенинников нахмурился и стиснул рукоятки перископа. Его подмывало ответить Рудову резкостью, отчитать за слишком вольный тон, но он пересилил себя. Злость и беспощадность старпома, угрюмость, появившаяся в его характере, в общем-то были понятны: в Белоруссии, откуда он родом, у него остались старики родители, жена с сыном. Второй год там фашисты, и известно, как они лютуют на оккупированных землях. И все-таки Крашенинников не промолчал, сказал подчеркнуто сухо и твердо:

— Мы, однако, не фашисты, международные законы нарушать не будем. — И, желая положить конец тягостному для обоих разговору, повысив голос, приказал: — Рулевой, право на борт, пойдем на второй круг. Гидроакустику — усилить наблюдение!..

Дважды щелкнула рукоятка дальномерного устройства. Командир поднял голову, чтобы взглянуть на визирный круг и, снова припав к перископу, объявил:

— Дистанция до шхуны семь с половиной кабельтовых, пеленг — сорок девять градусов. Записано в вахтенный журнал!

Он сердился не только из-за словесной стычки со старпомом. Вот уже третий час подлодка, словно привязанная, тащилась за парусником. Куда он — туда и она.

Подозрительна Крашенинникову эта шхуна. Слишком франтовата для грузовоза. К тому же идет черт знает какими галсами. Они представлялись ему и бесцельными и нелогичными. Обычный «грузовик» вряд ли стал бы выписывать замысловатые зигзаги почти на одном месте, а спокойно, экономя время, шел бы себе намеченным курсом.

К шхуне Крашенинников присматривался терпеливо, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Терпения у него — потомка архангельских поморов, прозванных «трескоедами», сызмальства приученного к морю, — хватило бы не на одну такую шхуну. «Тут что-то не так!» — думал он и копил наблюдения, чтобы сделать окончательный вывод.

Крашенинников немало слышал о хитрых судах-ловушках, да и в книжках про них читал. В первую мировую войну их особенно широко применяли и англичане и немцы. Были сообщения об использовании ловушек и в эту войну, правда, в Атлантике. Идет себе по морю эдакое безобидное с виду суденышко, а чуть подлодка противника высунет нос, откуда только — пушки, пулеметы, глубинные бомбы возьмутся. Трах-бэх — и нет доверчивой субмарины: одни пузыри да масляные пятна на волнах…

Пока Крашенинников ломал голову, пытаясь разобраться с парусником, подводники в отсеках занимались своими повседневными делами. Все уже знали, что командир «обхаживает» необычную цель, не было известно лишь какую — это вездесущий «матросский телеграф» расшифровать еще не успел.

Во втором отсеке информация всегда скудна, хотя он и соседствует с центральным постом. Отсек из самых больших на подводной лодке, но расписаны в нем по боевому расписанию лишь четверо: трюмный машинист, чье заведование-помпа и клапаны системы погружения и всплытия, электрик, обслуживающий аккумуляторную батарею, а также военфельдшер с коком (по совместительству кок еще и санинструктор), раскинувшие лазарет в отсечной выгородке, пышно именуемой «командирской кают-компанией». Боевого оружия, работающих механизмов, сложных приборов во втором отсеке нет, и поэтому все четверо коротали время, расположившись на дерматиновом диванчике и двух вертящихся креслах вокруг узенького обеденного стола.

— Эх, ребята, об одном мечтаю: послал бы нам боженька фрицевский транспорт размером побольше, хотя бы как в прошлом походе! — произнес мечтательно трюмный машинист Свирин.

— Какой бы ни послал, лишь бы послал, — откликнулся кок и поглядел на Свирина, часто моргая белесыми ресницами.

Евгений Ивлев, электрик, молодой матрос из ленинградцев, прозванный на лодке Роденом за склонность к задумчивости и умение рисовать, прислушиваясь к разговору товарищей, тоскливо размышлял: «Проклятый Гитлер! Что сделал с нами со всеми?! Только и мечтаем, как бы потопить транспорт «пожирнее». И еще, и еще…» Евгений прикусил губу и вздохнул, тяжко, взахлеб.

Моряки уставились на него с недоумением. Военфельдшер сощелил веки, кольнул Ивлева острыми черными глазами. Кок спросил:

— Ты чего, Роден?

Евгений через силу улыбнулся и солгал:

— Да так, задремал… Страшное, видно, приснилось.