Искатель, 1979 № 04 - [15]

У Веронда было правило раз в день обходить судно. Последние дни выбили из этого ритма. Несколько суток, прошедшие после встречи с лодкой, слились в один долгий-предолгий день. За это время он, кажется, несколько раз забывался в дремоте, а может быть, и нет. Вспомнить не мог. Он остановился на середине трапа между своей каютой и спардеком. Только сейчас сообразил, что решил пройти по судну. Провел рукой по жесткой щетине. Решительно вернулся к себе в каюту. Зашел в ванную, увидел в зеркале чужое, осунувшееся, заросшее лицо. Вслух сказал:

— Дурак! В таком виде идти по каютам!

Разделся, швырнул за дверь одежду. Пустил холодную, Потом горячую, снова холодную воду. Отфыркиваясь, растерся жестким полотенцем. Навел прекрасную, шведской стали бритву, снял тетину. Достал флакон с остатками лосьона фирмы «Жилетт». Стало приятно от легкого аромата, холодка, освежившего лицо. Затем тщательно оделся: белоснежная рубашка, галстук, парадная форма с золотыми шевронами на рукавах и двумя рядами сияющих пуговиц.

Смахнул щеткой невидимые пылинки, навел блеск на ботинках. Слегка сдвинул на ухо фуражку с крабом. Теперь можно было сделать обход.

Двери всех кают — так положено, когда каждый миг может раздаться сигнал боевой тревоги, — были раскрыты настежь. В первой от трапа аппетитно храпел третий помощник. Из следующей доносился резкий стук, прерываемый возгласами:

— Опять поехали, черти!

— Да, держи их, держи!

— Пустой, здесь же пусто было.

Главстаршина загораживал дверной проем. Лишь заглянув через его плечо, капитан понял, в чем дело. Здесь резались в «козла». Один из болельщиков — матрос Машин — поднял голову, и его спокойные глаза вдруг расширились от радостного удивления.

— Ребята, капитан пришел. При полном параде! Уже Исландия?!

— Пока исландское направление, — усмехнулся Веронд. — Которая партия?

— Полуторная.

— Как понять?

— Волной наподдало, одну рассыпало.

Веронд пошел дальше. В двух следующих каютах было полутемно, пусто, в четвертой же двое матросов в спасательных костюмах молча сидели напротив друг друга, зажав руки в коленях. Чувствовалось, они не слышат ни стука костей, ни ритмичного пульса машины.

— Здравствуйте, товарищи!

Пришлось еще раз повторить, прежде чем поднялись серые лица. Загнанные глаза. Ни слова в ответ…

— Немедленно спать.

Матросы словно ждали этого приказа. Повалились на койки.

— А ну, встать!

Послушно, быстро, как по сигналу тревоги, вскочили.

— Разберите постели. Разденьтесь. Костюмы сверните и положите рядом с собою.

— А можно? — это были первые слова, которые капитан услышал здесь.

— Должно. Спокойной ночи.

Позже он заглянул сюда еще раз. Оба матроса спали, может быть, впервые за эти несколько суток. Смягчились лица. С них сполз серый, словно дорожная пыль, налет.

И вновь набитая людьми каюта. Моряки травят баланду, перебивают друг друга, словно встретились после долгой разлуки.

— Понимаешь, в зенитное кольцо вижу на ее рубке какую-то белую картинку. Я прямо в нее нацелился — и шарах! — видимо, в десятый раз сообщал комендор.

— А нас как тряхнет, когда вы попали! Как угольную пыль поднимет! Чую, ко мне в штанину что-то теплое ползет, ногу когтями царапает. А это крыса. Перепугалась, видать. Ну, думаю, раз ко мне прибежала, значит, не помру, жить буду! — вторил Лосинов.

Дружный хохот потряс каюту.

— Не верите? Вот, царапины остались. — Кочегар, откинувшись на спину, задрал ногу, оттянул штанину. — Убеждайтесь, не вру. Я ее за хвост дернул. Думал в топку кинуть, а потом пожалел: «Живи, родная».

Веронд миновал каюту. Не хотел мешать. А оттуда уже доносилось чье-то честное признание:

— А я, ребята, струхнул. Все, думаю, не видать тебе обеда. Закусишь напоследок американской шоколадкой — и привет родне…

Лишь одна дверь была закрыта. Сообразил: «Тут женщины». Легонько постучал. Раздалось приглашение войти. На койке, в уголке между иллюминатором и простенком, нахохлившись, сидела Клава. Веронд помялся у входа, присел на краешек койки, спросил:

— Страшно?

— Уже почти нет. — И настороженно спросила: — А что, еще рано не бояться?

— Честно?

— Да, очень прошу, честно.

— Рано, Клава.

— Спасибо, что честно. Это лучше, чем когда говорят: «Хорошо, хорошо», а на самом деле хуже некуда. Скажите, а вы и на мостике все время были так, при галстуке?

— Да, Клава, — не колеблясь солгал капитан. — Только поверх формы была эта американская резиновая хламида. А что же твоей соседки по каюте не видать?

— На камбуз пошла. Говорит, есть до смерти захотелось. Говорит, кока сожрет, если ничего не даст, — и поспешно добавила: — Это хорошо, что есть хочет. С нервами, значит, полный порядок. И вообще у нас ребята молодцы, даже не болеют.

Собственно говоря, ему не хватало вот этой последней фразы. Действительно, молодцы ребята и «даже не болеют». Поразительно, как свыкается с обстоятельствами матрос: пятый день пути под крестом новой встречи с подводными лодками. Все прекрасно понимают, что вряд ли повторится удача…

И снова навалился шторм. Никогда еще не приходилось так туго судну и людям. Казалось, море и ветер решили во что бы то ни стало добить «Ванцетти». От непрерывных ударов содрогался корпус. Крен достигал 35° на оба борта. Шлюпки пришлось завалить и намертво закрепить стальными концами. Теперь в случае торпедной атаки вряд ли удалось бы их спустить. Да и бессмысленно. Десятиметровые валы вмиг поставили бы их килем вверх. Волны доставали ботдек. Повредили у шлюпок обшивку, рули. Валы были столь высоки, что даже через верхние решетки — в кочегарку, сквозь световые люки — в машинное отделение то и дело обрушивались тонны воды. Вода не успевала стекать с палуб, заливала коридоры, каюты. Зашевелились штабеля леса на баке и юте, штабеля прекрасных экспортных «балансов» для американских целлюлозников. Команде пришлось пять часов подряд по горло в воде авралить, закреплять их.