Шельбаум рассмеялся.
— Но не только от службы.
— Господин обер-комиссар, я охотно бы…
— Уж не хотите ли вы извиняться? — прервал его Шельбаум. — Не считайте меня за дурачка, который упрекает вас за ваш образ жизни. Вы молоды, и я могу только позавидовать вам. Хороша ли девушка-то, по крайней мере?
— Очень, господин обер-комиссар, — вспыхнул Маффи.
— Тогда отнеситесь к этому делу серьезно, — сказал Шельбаум, — как того заслуживает малышка. Так, она слышала, как кричала женщина?
— Да.
— А дальше?
— Она разбудила меня. Я вышел в сад, но, ничего не заметив, вернулся в дом. На улице было прохладно, а я был,…
— …очень уставшим. Во всяком случае, больше ваша подружка ничего не слыхала?
— Нет, иначе она бы мне сказала.
— Мы с ней побеседуем отдельно, даже если это и не принесет пользы, — сказал Шельбаум. — По-видимому, это мог быть только крик фрау Фридеман, когда ее душили.
Карин Фридеман была серьезна и бледна, но без особой скорби в лице. Следом за ней появился инспектор и сказал:
— В коридоре ожидает молодой человек, который непременно хочет зайти сюда, к этой молодой даме. Это некий господин Ланцендорф.
— Мой жених, — быстро сказала Карин.
— Пусть войдет, — распорядился Шельбаум, и Нидл впустил Ланцендорфа.
— Даже если вы с ней обручены, то все равно ведите себя спокойно, — предупредил его обер-комиссар. — Мы ее не съедим.
Юноша удивленно взглянул на Карин. Слабо улыбнувшись, она кивнула ему, и лишь тогда он успокоился. Шельбаум достал из коробки сигару и закурил. «Довольно быстрое обручение, — подумал он. — Но, возможно, оно состоялось уже давно».
— Известно вам, что здесь произошло? — спросил он Ланцендорфа.
Петер утвердительно кивнул. Об этом он слышал от людей на улице.
— Хорошо, — сказал Шельбаум. — Тогда я хотел бы спросить вас, фрейлейн Фридеман. Почему не действовал звонок, когда наш коллега сегодня утром хотел войти в дом? Вы очень напугались, увидев его?
— Мой дядя имел обыкновение отключать звонок на ночь, — ответила Карин. — По-видимому, он и вчера поступил так же, когда ушел последний гость. А напугалась я потому, что…
— Потому что вы приняли его за убийцу, не так ли?
Она утвердительно кивнула и бросила на Маффи виноватый взгляд.
— Вы венка?
— Нет, я родилась в Гантерне, в Тироле.
— Когда умерли ваши родители?
— Отец умер еще до моего рождения, а вскоре и мать, — тихо ответила Карин.
— Господин и госпожа Фридеман были вашими единственны ми родственниками?
— Да.
— Вы воспитывались у них?
— Нет. Община Гантерн отправила меня в детский дом в Инсбруке. Оттуда меня забрал дядя, когда мне исполнилось семь лет. Я была помещена в школу-интернат в Граце, где и пробыла до получения аттестата зрелости. В Вену я приезжала только во время каникул.
— Вы были привязаны к дяде?
— Он очень много сделал для меня. За это я ему буду вечно благодарна.
— Как складывались ваши отношения с тетушкой?
— Мы ладили друг с другом.
— С обоими вы не испытывали никаких трудностей?
— Нет!
Шельбаум заметил некоторое беспокойство на лице Ланцендорфа. Он потушил сигару в пепельнице, которую держал на весу, подошел к столу, поставил на него пепельницу и сдвинул лист бумаги, которым было что-то прикрыто.
— Все, что вы здесь видите, находилось в карманах вашего дяди, — сказал он. — Что вы знаете о назначении этих ключей?
Карин встала и взяла в руки связку.
— Это ключ от дома… Этот от конторки… Там стоит сейф, от него должен быть этот… Вот от стенного шкафа… Этот от гаража… Этот подходит к письменному столу… Да, а вот этот от садовой калитки.
— А маленький? — Шельбаум поднял вверх ключик, который лежал отдельно от связки.
Карин покачала головой.
— Наверное, от денежной шкатулки… Впрочем, не знаю.
Обер-комиссар положил ключ на место и пристально посмотрел на нее.
— Вы сказали нам всю правду, фрейлейн Фридеман? — спросил он. — Вы ничего от нас не утаиваете?
Девушка занервничала. Ланцендорф бросил на Шельбаума возмущенный взгляд, но промолчал.
— Ничего, — ответила Карин.
Шельбаум отвернулся.
— Можете идти, — коротко бросил он. — Все эти штуковины заберем с собой, Алоис. Что касается ключей, то установим после, к чему они подходят. По некоторым соображениям я бы не хотел сегодня заниматься этим. Для вас, Маффи, у меня есть особое поручение. Сегодня вечером вы…
Инспектор Нидл слушал с возрастающим удивлением.
— Я не понимаю, — сказал он. — Я еще никогда не встречал такого ясного случая. Убийство и самоубийство, другого варианта нет. А вы даете такое поручение…
— Не все ясно в этой истории, — сердито произнес Шельбаум. — Вы ведь, Маффи, видали самоубийц?
— Многих, — сказал Маффи.
— Как они были одеты?
— Одеты? Ну, скажем, в брюках, рубашках, ботинках…
— В рубашках, потому что не хотели, чтобы им что-то мешало, — с нажимом произнес Шельбаум. — А наш самоубийца был одет в замшевую куртку, как будто он вышел погулять. Я нахожу это довольно странным. Не в меньшей мере и то, как он все это подготовил.
Нидл был озадачен. Не тем, что в данном случае казалось Шельбауму странным, а его упорством. Прежде чем он успел что-то произнести, вошел полицейский, несший охрану у дверей, и доложил:
— Здесь одна из участниц вчерашней вечеринки, господин обер-комиссар. Фрау Ковалова. Она хотела бы с вами переговорить.
