Искатель, 1976 № 01 - [23]

— …Я женщина одинокая. Одинокая, значит. Приходят ко мне иногда мужчины молодые, конечно. Молодые, конечно. А мать у меня, как говорится, старуха суровая. Суровая, как говорится. И отношения у нас с нею неважные. Неважные, значит…

Вот так она неспешно долдонила, повторяя каждую фразу, будто сама себя уговаривала, что все сказала верно, правильно, ни в чем не ошиблась, значит.

— Давайте еще раз вспомним, что забрали преступники, — сказал я.

— А чего вспоминать? — удивилась Пачкалина. — Вспоминать, значит, зачем? Я разве забыла? Разве такое забудешь — я все помню. Значит, пришли они и говорят, что из милиции, из обэхэеса, как говорится, обыск, говорят, будем делать, нетрудовые ценности изымать…

— Да-да, это я знаю, — перебил я. Меня смешило, что Пачкалина персонифицировала ОБХСС в какое-то одушевленное существо и все время говорила: «обэхэес пришел», «обэхэес стал обыск делать», «обэхэес сказал…»

— Ну, вот эти самые и наизымали, конечно. Шубу каракулевую, как говорится, новую, совсем, ненадеванную, считай. Считай, новую…

Пачкалина передохнула, из горла у нее вырвался низкий клокочущий звук, и вдруг все ее лицо словно расползлось на кусочки: опустился нос, поехал в сторону крупный, ярко намазанный рот, широко раскрылись веки — чтобы слезы не смыли с ресниц тушь, — со стороны казалось, будто незаметно ей вывернули где-то на затылке стопорный винт и все части лица рассыпались, как на сборной игрушке. Плакала она басом, зло и обиженно.

Я налил ей стакан воды, Пачкалина выпила его разом. Прислушиваясь к ее булькающему плачу — о-о-лё-лё-о-о, — я вдруг вспомнил, откуда знаю потерпевшую. И удивился, что так долго не мог вспомнить ее — она ведь и внешне мало изменилась, разве чуть растолстела.

— Успокойтесь, успокойтесь, Екатерина Федоровна, — сказал я, — тут слезами делу не поможешь, надо подумать, как их разыскать скорее.

Пачкалина успокоилась так же внезапно, как и зарыдала.

— Как же, разыщешь их, — сказала она мрачно. — Ищи-свищи теперь. Теперь ищи их, свищи, как говорится, ветра в поле. Значит, кроме шубы, взяли они два кольца моих, один с бриллиантиком, а другой с зелененьким камешком. Да, с камешком, значит, зелененьким. Сережки, конечно, тоже забрали…

— Зеленый камешек — самоцвет, что ли?

— Как же — самоцвет! Изумруд.

— У-гу, понятно, изумруд. А бриллиантик какой?

— Какой — обыкновенный. Что я, ювелир, что ли?

— Подумайте еще раз над моим вопросом. Мы должны подробно описать для розыска кольцо — это в ваших же интересах.

— Ну обыкновенный бриллиант, значит. Конечно, два карата в ём есть.

Я улыбнулся:

— Два карата — это не обычный бриллиант. Это крупный бриллиант. Ну да бог с ним. Из денег что взяли?

— Так ведь говорила я уже — книжек предъявительских на четыре с половиной тысячи. Предъявительских книжек, как говорится, три штуки забрали.

Я взял ручку и придвинул к себе лист бумаги:

— В каких сберкассах были помещены вклады?

— Да не помню я. Не помню я, значит, в какую кассу клала.

Я с удивлением воззрился на нее:

— То есть как не помните? Не помните сберкассу, в которой храните четыре с половиной тысячи?

— Вот и не помню! Да и чего мне помнить было, когда там на книжке, значит, написано было — и номер и адрес! Кто же знал, что из обэхэеса эти, ну, то есть, я говорю, аферисты самые, заявятся…

И она снова зарыдала — искренне, горестно, ненавидяще. Вот так же она рыдала десять лет тому назад, когда молоденький лейтенант Тихонов опечатывал ее пивной ларек на станции Лианозово, в котором оказалось «левых» сорок килограммов красной икры. По стоимости сорока килограммов кетовой икры хищение тянуло на часть вторую статьи девяносто второй Уголовного кодекса — от пяти до десяти лет. Тогда Пачкалина, которая в те времена еще была не Пачкалина, а Краснухина, а среди завсегдатаев ее забегаловки больше была известна под прозвищем Катька-Катафалк, стала объяснять мне со всеми своими бесконечными «как говорится, конечно, значит», что икры здесь не сорок килограммов, а только двадцать — остальное пиво, и я совсем не мог сообразить, при чем здесь пиво, пока после ста повторов не уяснил, что, как говорится-конечно-значит, пиво, налитое в кетовую икру, начинает подбраживать, впитывается, каждая икринка набухает и становится еще аппетитнее. И тут надо только постараться мгновенно распродать товар, чтобы он весь не прокис, лучше всего на бутербродах: порция слишком мала, чтобы испортить желудок, а самый бережливый не станет держать впрок. Вместе с мрачным мужчиной из торгинспекции и общественным контролером я снял остатки, изъял кассу и опечатал ларек — вот тогда Краснухина зло и испуганно зарыдала басом. Я привез ее в райотдел милиции и больше не видел — мне подкинули какое-то другое дело. А теперь она была потерпевшей. Одинокая женщина, оператор в котельной, а попросту говоря — кочегар, у которой мошенники изъяли два драгоценных кольца, серьги, каракулевое манто и на четыре с половиной тысячи сберкнижек… Я долго барабанил пальцами по столу, потом спросил:

— Объясните мне, Екатерина Федоровна, такую несуразность: как же это получается, что к вам, одинокой, бедной женщине, честной труженице, приходят якобы из милиции, производят обыск и изымают более чем на десять тысяч ценностей, и вы, рабочий человек, которому нечего терять и некого бояться, не говоря худого слова, все это отдаете им?