Искатель, 1975 № 03 - [26]

Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, шумом листвы.

Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.

Сорока сразу же смолкла, и весь лес замер — ни шороха, ни трепета.

— Что это вы? — удивленно спросил Андрей.

— Это? — отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. — Это сокол-тетеревятник так кричит, когда идет на добычу. Кричит он и по-другому, а вот так, когда на добычу идет. Сороки и сойки — лесные сторожа — очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат — знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.

Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Что ж… Кое-какие лесные университеты он сам прошел во время побега из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать не было возможности. А Грудинин настоящий лесной житель.

Они все шли к шли перекатами — одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в сторону выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава. Грудинин сейчас же прошептал:

— Ногу на пятку ставьте. На пятку! Меньше шума, меньше треска.

Пошли медленней, но бесшумней. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят и предупредил их.

— Все тайны какие-то… — покривился Сутоцкий. — Все наставления. Академия, да и только…

Андрей опять промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:

— Вы с Сутоцким о насадках разговаривали?

— Нет, — и передал ему весь разговор.

«Что-то нужно делать с Николаем, — подумал Андрей, — а вот что? Неужели он не понимает, что сейчас и не время, и не, место ни для самолюбий, ни для обид? — Потом, шагая, обдумывая, с грустью отметил: — А может, он считает, что как раз сейчас и время, и место показать и свою независимость, и свою обиду? Мы здесь одни. Закон — тайга, как говорится…»

И от этого на душе стало совсем плохо.

На водоразделе они постояли и прислушались. До предполагаемого расположения эсэсовских частей оставалось не так уж далеко. Следовало осмотреться и прислушаться.

Здесь, на водоразделе, тянул западный ветер, и лес тихонько шумел. Где-то далеко пропел автомобильный мотор, затих, но через несколько минут послышался вновь и опять затих. Разведчики переглянулись. Учитывая ветер, усилившуюся к вечеру влажность воздуха — в таких случаях звук распространяется дальше, — можно было предположить, что автомобиль прошел примерно в километре, а может, и поближе. Получалось, что они слишком уж приблизились к расположению вражеских частей.

Матюхин достал карту и внимательно исследовал ее. По карте выходило, что до нужного района оставалось километра два с половиной — три. Но кто же может знать точно, где расположились танкисты? Может, они уже передвинулись вперед?

В иное время Андрей обязательно посоветовался бы с Сутоцким. Но сейчас он не мог сделать этого — Николай словно сторожил каждое его движение, каждое решение. И Матюхин отдал приказ:

— Отдыхаем здесь. Спать по очереди. Смена парами, через два часа.

Он мог определить наряд и в другом варианте, чтобы отдохнуть самому: ведь ребята перед выходом отоспались и отдохнули, а он не успел. Но делать себе поблажек Андрей не хотел.

* * *

Вечерний штаб встретил Лебедева до обидного обыденно. Кто-то на бегу, улыбаясь, спросил: «Оклемался?» Кто-то осведомился, насовсем ли он или на побывку. Большинство встречных, знакомых и незнакомых, просто отдавали честь и пробегали мимо: штаб жил напряженной жизнью.

Обрадовались майору только в столовой, да и то, как он вскоре понял, потому, что они как бы причастились кормежкой разведчиков Матюхина к высоким тайнам. Но женщины есть женщины и, поглядывая на него, побледневшего, непроизвольно морщившегося от внезапно прорезающейся боли, жалели его, старались накормить повкуснее, а значит, пожирнее.

Майору чуть взгрустнулось, но, выслушивая штабные новости, он постепенно втягивался в привычную жизнь, по мельчайшим деталям оценивая, чем живут сейчас его сослуживцы, и понимая, что армия готовится к наступлению всерьез.

Именно поэтому, прежде чем идти и докладывать полковнику Петрову о своем прибытии, Лебедев пошел в контрразведку, в смерш, к подполковнику Каширину. Худое лицо подполковника почернело и заострилось: ему, видимо, доставалось. Увидев Лебедева, он улыбнулся и, пожимая руку, коротко сказал:

— Рад.

Сказал так, что Лебедев понял — Каширин и в самом деле рад его возвращению. Потому и рассказ о девчоночьих наблюдениях получился веселым, с юморком, но и с достаточной долей тревоги. Лебедев не мог знать, является ли новостью для контрразведчиков эта странная женщина из Радова. Может быть, она тоже ведет игру с противником под руководством смершевцев? Ведь у каждого свои дела, и совать в них нос не положено.