Искатель, 1975 № 02 - [44]
«Так вот и явиться? — остановил себя Шухов. — Или оставаться до поры до времени призраком? Что мне нужно узнать? Обстоятельства своего ранения? Да. Причину, почему в меня стреляли? И это. Но не только. Надо разобраться в сути дела. Смогу ли? Обстоятельства во многом от меня не зависят. Однако пока еще тот или те, которые решили меня убить, чувствуют себя в безопасности. Спокойны они или нет — другое. Но в относительной безопасности они не сомневаются. Выходит, знали, следили за мной, заметили — один и подловили. Прав был Дисанги.
Но в чем моя ошибка? В том, что пошел один? Пошел я все-таки не один. Я не знал, что Дисанги так сразу сдаст после неудачной охоты. Возвращаться за кем бы то ни было — поздно. Преступник улизнул бы…
Хватит рассуждать. Надо пойти… Попробовать разобраться в происшедшем. Воскреснуть я могу в любую минуту. И это мой козырь».
Стараясь не шуметь, инспектор на всякий случай засыпал и заровнял яму, насколько ему удалось в темноте, и пошел к балагану Комолова. Сориентироваться было нетрудно по течению ручья. В удобной охотничьей обуви он двигался бесшумно, подобно бесплотной тени.
Еще поднимаясь из распадка, Семен увидел поодаль свет костра и постарался припомнить окружающий рельеф, чтоб подойти как можно ближе и не выдать себя. Он обогнул долинку, в которой находился балаган, и зашел со стороны кустов чертова перца, густых, почти непролазных. Обойти их стоило большого труда. Пришлось следовать за всеми капризными извивами растений, росших в виде размашистых полумесяцев, и не заблудиться в их лабиринте.
Он не мог знать, что поступает так же, как и Гришуня, о существовании которого инспектор и не слышал.
Устроившись у прогала в листве, метрах в пятнадцати от костра, Семен Васильевич увидел у огня двоих.
Взволнованный, в шапке, сдвинутой на затылок, Антон Комолов говорил, прижав руки к груди:
— Ты не представляешь… Ты представить себе не можешь, как я тебя понимаю! Гришуня, Григорий Прохорыч, не убийца вы! Не хотели вы убить инспектора. Я же понимаю. Вы не представляете, как я вас понимаю.
— Чего тут… — отмахнулся Гришуня, потупив голову. — Понимай не понимай — стрелял-то я. Спасибо за дружбу.
— Нет, так нельзя. Это не по справедливости.
Комолов покачивался из стороны в сторону от сильного волнения и какого-то душевного восторга, понять который инспектор пока не мог.
— Чего тут. Справедливость… Кто станет разбираться в какой-то справедливости? Убит человек, старший лейтенант милиции. Это пойми, Антоша! Да и кто тебе поверит?
— Мне-то и поверят! Молод, струхнул в сумерках, когда шум позади услышал. Поверят, обязательно поверят! Ты не сомневайся! Услышал шум — кинул пулю.
— А ты шум-то слышал?
— Шум?
— То-то и оно. Не слышал. Какой там шум был? Не было шума. Ветки заиграли, и будто медведь полез.
— Я так и скажу. Мне поверят.
— Надо же, — вроде бы не слушая Комолова, продолжал Гришуня. — Надо же так обмишулиться. И вся жизнь насмарку, все дела и вообще… мечты. А как много хотелось сделать!
«Кто ж это Гришуня, Григорий Прохорович? — спросил себя инспектор. — Не знаю, не видел, не встречал такого… Откуда он? И что такое «важное» делает?»
— Теперь крышка! Поставят к стенке, — продолжал Гришуня. — Кто поверит опытному человеку, что так обмишулился? К стенке. Дадут вышку и…
— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.
— С чем? Ерунда…
— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты… ты нарочно взял все на себя, жалея мою молодую жизнь!
— И я не старик.
— Тем более мне поверят! Мне-то, как ты говоришь, колония. Несовершеннолетний. А тебе расстрел.
— А где доказательства? Где они, Антоша?
— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который мне выдавать не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласие твое не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя, и не знаю совсем. Совсем не знаю! Кто ты?
— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.
«Хорошо ведет игру Гришуня, — отметил Семен Васильевич, — не жмет, а незаметно давит. Не кнутом гонит в капкан, веточкой… Вот оно как!»
— Может, мы рано его закопали? Может, он живой был? — неожиданно спросил Антон, тупо глядя в огонь костра.
— Жив? Пуля в лопатку угодила — сам видел. Или нет?
— Видел… А сердце мы не послушали. Может, билось?
— Надо было его там, в распадке, оставить. Пусть бы звери растащили. Иль у тебя хватило бы духу утром туда прийти? А над ним воронье… глаза повыклевали…
— Нет! Нет! — зашелся в крике Антон.
«Психолог… Тонко, подлец, ведет игру… — подумал Семен Васильевич. — С ходу, пожалуй, так не придумать. Готовился. Изучал парня. Жаль Антошку. Жаль вот таких желторотых, что сами в петлю лезут. А ведь лезут. И героями себя считают. Спасителями! Эх, Антоша, тебя спасать надо».
Инспектор поморщился. Боль в спине разыгрывалась все сильнее.
— Слаб ты, Антоша, чтоб такое на себя взвалить. Слаб.
