Искатель, 1975 № 01 - [60]

Добытый изюбр темным валуном лежал неподалеку от куста черемухи, потому так хорошо и разглядел его Антон. Не слышалось ни храпа, ни дыхания зверя.

Тогда, вынимая топорик из-за пояса, Комолов уже без настороженности подошел к изюбру. Прежде всего потянулся к пантам: целы ли? Падая, изюбр мог ненароком обломить отросток. И прощай, цена!

Руки Антона чуточку дрожали, сказывалось напряжение четырех ночей. Он дотронулся до бархатистых и теплых, наполненных кровью пант. Целы все сойки, все восемь. Антон пощупал их — мягкие, упругие, добротные. Потом охотник вырубил панты вместе с лобной костью. Держа тяжелые панты в одной руке, Антон наломал другой веток, чтобы не класть драгоценную добычу на землю, и, кстати, поругал себя за недогадливость — раньше нужно было подумать, куда положить панты. Правда, ни Гришуня, ни другие охотники не говорили, что панты нельзя просто положить на траву, да слишком долго добывал их Антон и очень хороши и дороги были они даже на вид, чтоб бросить их в небрежении. А затем Комолов принялся разделывать тушу. Волокна тумана меж кустов поплотнели, налитые светом зари. Белые парящие полосы как бы разделили надвое деревья, а глядя ниже по распадку, казалось, будто молодая зелень вершин лежит на голубом и розовом снегу. Шлепала тяжелая роса, скатываясь с листа на лист. Влажный дух земли и зелени был ошеломляюще крепок.

Каркнула ворона, раскатисто и радостно, будто над ухом. Откликнулась другая издали и еще в иной стороне. И прилетели вскоре. Покружились и расселись на сучьях, чистя носы, а время от времени голосисто орали и перелетали с ветви на ветвь от голодного нетерпенья, кружились над поляной, переступали с ноги на ногу, косились вниз на даровое угощенье.

Затараторила, защелкала крыльями, перелетая распадок по прямой, голубая сорока.

Кто-то вломился в кусты, и Антон поднял взгляд. Кряжистый малый с городской аккуратной бородкой вышел из зарослей. Ушанка на голове сидела чертом, и Гришуня широко улыбался:

— Привет, охотничек!

Гришуня, помахав приветственно ручкой, прошелся к пантам и довольно цокнул:

— Ладные!

Держался Гришуня в тайге как в своей комнате, уверенно, непринужденно, не в пример иным знакомым охотникам, словно чувствовавшим чей-то взгляд из-за куста, но этим-то и нравился он Комолову больше других.

— Вишь, к завтраку поспел, — сказал Гришуня. — Забирай печенку да иди к балагану. Я тоже проголодался.

— Тихо тут в этом году.

— Ушли подале. Берегут заказник. Мне только и разрешили около пострелять.

— Начальство тебя любит. Али навестить придет? — Гришуня поддел изюброву печень на солидный сук, попробовал, не сломится ли он под ее тяжестью. — Ждешь гостей-то, а?

— Некого. Да и некогда, поди, им.

— Окотилась охотоведица? — хохотнул Гришуня.

— Мальчика родила, — осуждающе заметил Комолов.

— Способная… — словно не слыша укоризны в голосе. Антона, продолжил Гришуня, но добавил примирительно: — Вот видишь, еще один сторож в тайге прибавился.

— А твои дела?

— Прижились выдрочки, перезимовали. Еще неделю-другую погляжу да можно и докладывать начальству…

— А Зимогоров про тебя не спрашивал.

— Так должно и быть. Скажи Зимогорову — все узнают про то, что выдры выпущены. И пойдут зимой стрелять. Велено начальством подождать с оповещеньем. Да и Зимогоров участок здесь. Чего ему беспокоиться?

— Ну он-то по-другому думает. Царем и богом здешних мест держится. «У меня под началом целая Голландия по площади».

— Думать — не грешить, как мой папаня говорит. Хотел, да не съел.

— Жаль, что нет у тебя времени с ним потолковать. Вот бы причесал его.

— Всех причесывать для себя в гребешке зубьев не останется, — довольный собой, Гришуня цокнул языком. — Не нравится, выходит, тебе егерь.

— Егерь как егерь. Я уж говорил тебе. Только вот у тебя находится для меня время, а у других — нет. Я, сам знаешь, с четырнадцати лет охочусь. Походил с промысловиками. «Присматривайся, — говорят, — думай». Ну, присмотрелся, а чего обдумывать — не знаю. «Делай, как мы», — а сами каждый раз по-иному поступают. Охота не математика, в ней дважды два нулем может обернуться.

— Точно, — кивнул Гришуня, пристально присматриваясь к тому, как работал ножом Комолов. Действовал он быстро и ловко, и было совсем непонятно: чего приспичило Антону жаловаться на наставников-промысловиков? Делом они заняты — верно. «А будь ты мне не надобен, стал бы я с тобой трепаться, — подумал Гришуня. — Ну, а за сведения, что не собирается сюда никто, спасибо. Надо бы тебя по шерстке погладить». И Гришуня сказал:

— Что человек, что скотина, тыкается в бок матери, пока в вымени молоко есть. А с тебя чего промысловики возьмут? Шерсти клок? И ее нет, одна есть на голове, без подшерстка.

— Я к тому и говорю: ты, Гришуня, другой человек! У всех спрашивать да клянчить надо, а ты сам сколько для меня сделал. Видишь, надобно мне что-то, сам догадываешься. Я каждый твой совет помню.

Резковатый в движениях, Антон выпрямился, с лаской посмотрел на своего друга — рубаху-парня, и увидел крепко разбитые олочи на ногах Гришуни, мягкая трава ула высовывалась из разъехавшихся швов. — Ты уже давно здесь? Чего же не сказал?