Искатель, 1970 № 06 - [28]

Селькирк, без сомнения, знал о злоключениях индейца Уиля от самого автора записок — капитана Вильяма Дэмпьера.

Без малого три с половиной года провел Уиль на острове без людей. Но ведь это было за двадцать лет до Селькирка! Сейчас корабли подходят куда чаще к Мас-а-Тьерра. Да и снаряжен шотландец куда лучше и обстоятельней предшественника. Однако, если бы Селькирку сказали, какой ему уготовлен срок одиночества, он — кто знает! — может быть, немедля повернул обратно к «Пяти портам» и стал молить Страдлинга взять его на борт хотя бы штрафным матросом.

Все же приветливый песчаный берег Мас-а-Тьерра, где журчали ручьи, ползали черепахи и лениво шевелились крабы, в горах бегали козы, а в чаще не было хищных зверей, сулил не такое уж несчастное существование. Тем более что следующий корабль, как свято верил Селькирк, должен был вот-вот подойти к архипелагу.

На самом же деле лишь два корабля за все годы пристали к острову, и оба были испанские. Заметив огонь на берегу, испанцы подошли ближе, но, увидев странно одетого человека, стали стрелять по нему, а затем долго преследовали по лесу. Впоследствии Селькирк скажет, что «скорее посягнул бы на свою жизнь, чем отдался бы испанцам, которые, верно, убили бы меня или сослали в рудники, чтобы я не мог сообщить иностранцам известий о Южном море».

Но не будем торопить время, тем более что для шотландца, оставшегося на пустынном острове, оно остановило свой бег.

Первые восемь месяцев были ужасны. Селькирк «едва мог восторжествовать над грустью в таком страшном уединении, с трудом удерживаясь, чтобы не наложить на себя руки». И дело было не в лишениях и голоде — матроса, ставшего сухопутным отшельником, снедала тревога неизвестности. Тревога, которая точит душу почище иной болезни. Изо дня в день, с утра до вечера сидел он на берегу, не отрывая глаз от моря, пока наступающие сумерки не скрывали от него горизонт. Ночью он лежал без сна, прислушиваясь к вою чудовищ на берегу, а при первых бликах рассвета его вновь начинало мучить сознание своей одинокой, жалкой судьбы. Целые недели кряду он бродил по острову, всматривался, прислушивался, плакал, разговаривал сам с собой.

Но с течением времени моряк стал обретать здоровье духа, главным образом потому, что работал все больше и больше. Боцман сколотил из стволов перечного дерева две хижины — большую («спальню») и маленькую («кладовую»). Перечное же дерево служило ему для тепла и освещения, а «его ароматический запах благодетельно действовал на усталые чувства моряка».

Правда, ночами его пугали раздававшиеся на острове какие-то жуткие, душераздирающие крики. Казалось, это обитатели преисподней, находившейся, очевидно, неподалеку, оглашали мир своими стонами. Но к концу первого года жизни на Мас-а-Тьерра эта страшная загадка разрешилась просто: то ревели безобидные морские львы!

Постепенно моряк все больше обживал свой маленький, однако, бесконечно разнообразный мир. Постепенно, «ощупью», он пришел к мысли, что при умелом подходе природа перестает быть враждебной человеку, а, напротив, охотно отдает себя в распоряжение ему. И еще: работа позволяла ему как бы ощущать свою соединенность с судьбами остальных людей, в этот самый час и миг противостоящих стихиям.

«Когда вышел у него весь порох, он бегал за зверями и таким образом ловил их. Постоянным упражнением достиг он того, что мог бегать по лесам, равнинам, утесам с неимоверною быстротою. Он ловил коз и на спине своей приносил их к дому. Раз он безостановочно преследовал козу и схватил ее на краю пропасти, куда и упал вместе с нею. Падение так оглушило его, что он лишился чувств от страха и боли. Когда пришел в себя, то увидел, что коза лежит под ним мертвая. Он пролежал более суток на одном месте и едва мог дотащиться до своей хижины, которая находилась на расстоянии целой мили. Из нее не выходил он десять дней…

Вследствие долгой привычки начал он находить вкус в говядине[4] без соли и без хлеба; летом нашел он много превосходной репы, которая была, вероятно, посеяна давно экипажем какого-нибудь корабля. Также добывал он хорошую капусту с деревьев.[5] Он приправлял еду так называемым английским перцем, которого на острове было много. Там же нашел он черный перец, назвал его малагита и узнал, что перец очень полезен при желудочных болезнях.

Наконец, перестав скучать, он развлекал себя тем, что вырезывал имя свое на деревьях, с означением дня и года, или пел и учил кошек и коз плясать с ним. Сначала кошки и крысы вместе были против него; они расплодились на острове, вероятно, с кораблей, которые заходили сюда за водой и дровами. Крысы грызли ему ноги и платье. Чтобы избавиться от них, он приручил к себе кошек, давая им куски мяса; они сотнями ночевали около его хижины и скоро избавили Селькирка от крыс. Так победил он затруднения в печальном уединении и наконец жил в нем довольно удобно».

Эти несколько отрывков взяты из книги капитана королевского флота Вудса Роджерса, в последний день января 1709 года во главе двух кораблей ставшего на якорь возле островов Хуан-Фернандес. Под его началом были два капера из Бристоля. Капитаном одного из них — «Герцога», тридцатипушечного судна при 117 человеках команды — был Вильям Дэмпьер. Да-да, тот самый!