Искатель, 1969 № 04 - [62]

Бертон тяжело задышал.

— Если начальство так чертовски много знает об этом деле, то зачем оно заставляет бедного сыщика терять попусту время на расследование?

— Ну, вы немногое узнали. Мне дело представляется совсем простым. Это не первый случай. Отчаявшийся эмигрант…

— Вы правы, — медленно произнес молодой сыщик. — За последние полтора года покончило самоубийством трое немцев, и во всех трех случаях фигурировали свастики.

— Вполне естественно. Свастика — эмблема фашизма. Не удивительно, что она им вспоминалась.

— Но это не объясняет одного: почему чистая кофейная чашка была грязной?

— Чистая — грязная. Что вы хотите сказать, Бертон?

— А вот что. Вторая чашка на первый взгляд была чистой, но для такой женщины, как прислуга Шмидта, она была грязной. Ее выполоскали, видимо, холодной водой, но на дне остался едва заметный осадок, а на краю я нашел коричневое кофейное пятно: с этого края пил убийца.

— Вы начитались Конан-Дойла, дорогой мой! На какие еще мысли натолкнула вас запачканная чашка?

— Убийца был знаком со своей жертвой и пользовался ее доверием. Когда он явился к Шмидту, тот угостил его кофе, который приготовил для себя и для невесты. Убийца подсыпал ему порошок в чашку и подождал, пока яд оказал свое действие. Затем выполоскал чашку, из которой пил сам, и ушел.

— Здорово, Бертон! — И очень убедительно.

— Ваше решение окончательно, шеф?

Тот кивнул утвердительно.

— Вы очень изнервничались, Бертон, — добавил он, — почему бы вам не поехать в отпуск?

— Спасибо, я возьму отпуск, и очень продолжительный. — Голос Бертона прерывался от негодования. — Я напишу прошение об отставке. Но я докопаюсь до сути этого дела!

* * *

Бертон позвонил у подъезда мрачного дома, в котором жила мисс Маннгейм. Где-то высоко над ним открылось окно. Он отступил назад и задрал голову кверху.

— Ах, это вы, — послышался оттуда голос мисс Маннгейм.

Что-то просвистело мимо Бертона и звякнуло о тротуар. Он наклонился и поднял французский ключ. Отперев дверь, Бертон стал подниматься по лестнице, которая, казалось, никогда не кончится. На самой последней площадке открылась дверь, и в ней появилась мисс Маннгейм, Ее маленькая квартирка оказалась очень чисто убранной. Запыхавшийся Бертон с благодарностью опустился в предложенное ему кресло.

— Прелестные цветы, — сказал он, взглянув на большой букет, стоявший в вазе на столе.

Она улыбнулась.

— У нас много друзей в Лондоне.

— И врагов?

— Возможно!

— Вы меня испугались, когда я вам открыл дверь в тот вечер. Почему?

Мисс Маннгейм несколько смутилась.

— Я увидела, что вы полицейский. А я не очень доверяю им. Видите ли, я ничего плохого в Англии не сделала, но ваше министерство внутренних дел ведет себя порою довольно странно. А мне не хотелось бы отсюда уезжать.

— Я уже больше не полицейский, — сказал Бертон, — если это может вас успокоить.

Он рассказал ей все, что считал нужным.

Девушка серьезно посмотрела на него.

— Вы очень честный человек, мистер Бертон.

— Меня смущает только одно, — признался он. — Откуда эти свастики на промокательной бумаге? Зачем их нарисовал Эрих или кто-либо другой? Только в романах злодеи оставляют «подписи», совершая преступления. Эти знаки, — продолжал Бертон, — за последнее время фигурировали еще в двух случаях: один раз на конверте, найденном в кармане умершего, во втором случае три свастики были начертаны на столе, покрытом пылью.

Девушка быстро закивала.

— Я знала и Вассермана и Ринглера, — сказала она.

— И в обоих случаях следствие велось скоропалительно и было признано самоубийство. Верит ли этому немецкая колония в Лондоне?

— В каждой стране есть фашистские агенты, которые пытаются либо заманить эмигрантов обратно в Германию, либо устранить их в случае неудачи. Вассерман, Ринглер и Эрих были видными деятелями рабочего движения. Мы знаем, почему они умерли.

— Но зачем же убийцам выдавать себя, оставляя знак свастики?

— Я думаю… — Мисс Маннгейм выпрямилась на стуле и придвинулась к Бертону. — А если это сигнал кому-то, как вести следствие?

— Нет, нет, в Англии таких вещей не бывает, — запротестовал он.

— Нет? — вежливо переспросила она, взглянув на него из-под опущенных ресниц. — Тогда ищите разгадку сами… Возьмите, — протянула она ему коробку шоколадных конфет.

— Благодарю. Конфеты — мой тайный порок. Хотя жалко открывать такую чудесную коробку… Спасибо. Надеюсь, они твердые?

Она расхохоталась, глядя на комическое выражение, которое вдруг приняло его лицо.

— Мягкие?

Он выплюнул разжеванную массу себе на ладонь.

— Простите, мисс Маннгейм, но я поступил бы очень неосторожно, если бы проглотил эту шоколадку. Она начинена снотворным.

— Снотворным?

— Да, — подтвердил Бертон. — И если вы скажете мне, откуда у вас эта коробка, я, быть может, узнаю, кто убил вашего жениха.

Она с удивлением посмотрела на него.

— Но я, право, не знаю и сама, мистер Бертон.

— Что? — Он взъерошил свои черные волосы. — Не знаете или не доверяете мне?

— Не знаю, — повторила она. — Дело вот в чем. Множество друзей соболезнуют мне, приносят цветы, конфеты. Меня часто не бывает дома. Иногда они оставляют с подарками записки, иногда нет. Так и с этим шоколадом. Я полагала, что его принес кто-то из знакомых.