Искатель, 1967 № 05 - [9]
Антон ждал Романова. Позавтракали они быстро, запили воблу холодной водой, завернули портфель в старую газету и, спустившись на улицу, зашагали к вокзалу.
Антон шел впереди шагов на двадцать. Так они договорились еще в гостинице.
День был хорош. Так бывает в Ростове поздней осенью. Сегодня льет дождь, ветер гремит по крышам, низкие облака придавили город, и кажется, что это надолго, уже до холодов, до снега, а назавтра, смотришь, ушли облака, и бездонной голубизны небо распахнулось над городом, утих ветер, и словно вновь вернулись мягкие и теплые дни бабьего лета. Медленно летит и кружит в воздухе паутина.
Антон шагал по тротуару, довольно щуря глаза под солнцем.
Давно ему не было так хорошо — и сыт был, и выспался, и знал, что к вечеру будет у него над головой крыша. Для человека, который сейчас шел сзади него и внимательно следил за ним взглядом, Антон был готов сделать все, что бы тот ни приказал.
Так прошли они по Таганрогскому проспекту, свернули на Садовую, прошли один переулок, второй, спустились к Темерничке. Впереди загудел паровоз и смолк. Антон внимательно приглядывался к идущим навстречу людям. За переездом зарябила пестрая привокзальная площадь.
Вокзал жил лихорадочной, нездоровой жизнью. Поезда отправлялись нерегулярно. Когда к перрону, отдуваясь, подходил длиннющий состав, сформированный и из пассажирских вагонов, и из товарных теплушек, и из каких-то фантастических горбатых вагончиков не то с немецкими, не то с венгерскими орлами, желтым намалеванными на стенах, привокзальная площадь поднималась разом и штурмом брала вокзальные ворота. Ни милиция, ни железнодорожники, замотанные бессонными ночами и неурядицами, — ничто не могло удержать людского потока. У вагонов разгорались жестокие схватки. Паровоз бессильно и жалобно гудел и трогался. Счастливцы свисали с крыш, с торжеством восседали на буферах. Неудачники вновь возвращались на площадь, к привычной уже обстановке вокзального житья. На площади все что угодно можно было купить, обменять, продать.
Антон с портфелем под мышкой не спеша пробирался между вокзальным людом. Вертя головой, он все высматривал и высматривал знакомое лицо.
Прошло более получаса, но к нему так никто и не подошел.
Романов, издали наблюдая за Антоном, подумал: «Не придут. Да, не придут…»
Антон тем временем поднялся на высокое вокзальное крыльцо и, сняв с портфеля скрывавшую его газету, прошелся вдоль крыльца раз, затем еще и еще… И вдруг кто-то закрыл Антона от Романова. Следователь мгновенно кинулся вперед. От Антона его отделяло шагов двадцать, но между ним и крыльцом стояло с десяток человек, своими мешками, узлами, чемоданами загромождавшими дорогу. Романов опрокинул чей-то мешок, толкнул какой-то котел, неизвестно как очутившийся здесь, и выскочил к крыльцу.
Дорогу Антону преграждал неуклюжий дядька с мешком на плече.
— Ты что, хлопчик, сигаешь, как жеребенок? — басил он.
— Вот тот, тот, — крикнул Антон, показывая Романову в толпу, — выхватил у меня портфель!
— От ворюги, — басил невозмутимый дядька, — у дитя тянуть!
Романов нырнул в людскую круговерть. Впереди, между возами, он успел увидеть человека, выхватившего портфель.
Антон остался где-то позади. Незнакомец, лавируя между горами мешков, тюков, чемоданов, то и дело заходя за телеги, быстро уходил к виадуку.
Поравнявшись с крайними возами, он задержался на мгновение и оглянулся. Романов остановился, скрытый телегой с узлами и чемоданами. У человека, вырвавшего из рук Антона портфель, было приметное продолговатое лицо, холеное, барское и злое. Взгляд его, ни на чем не задерживаясь, скользнул по толпе, человек повернулся и торопливо пошел к стоящей у тротуара пролетке.
Романов понял, что допустил сегодня вторую ошибку.
Кони с места взяли рысью.
Романов с минуту смотрел вслед катившей к городу пролетке, затем решительно шагнул к какому-то парню, сгружавшему с телеги сундуки. В отворотах бушлата у парня голубели полоски морской тельняшки.
— Браток, — сказал следователь, — я из ЧК. Видишь, он, — Романов показал на трусившую по булыжному подъему пролетку, — уходит! Надо догнать!
Парень в бушлате от неожиданности растерянно взглянул на Романова, на пролетку, опять на Романова и, видно, только тогда понял, чего тот от него хочет.
— Кто он? — спросил парень.
— Контра, — сказал Романов, не ища других слов.
Пролетка уже скрылась за домами.
— Ах, гад! — поднялся парень. — Не уйдет! Маланья! — закричал он в толпу. — Маланья!
Из-за возов вывернулась разбитная бабенка.
— Береги сундуки! — крикнул парень и развернул коней.
— Куда ты, скаженный? — закричала баба, но голос ее потонул в грохоте колес.
Парень хлестал коней.
Пролетку они догнали, когда та, миновав подъем, выехала на Большую Садовую и поворачивала в переулок.
Издали приметив ее, следователь сказал парню:
— Теперь шагом. Они не должны нас видеть.
Парень потянул вожжи, и кони мерно зацокали по мостовой.
— Я сам матрос, — говорил парень, — только три месяца как вернулся домой. Ногу мне зацепило осколком…
Он похлопал себя по искалеченной ноге. Следователь, слушая его вполуха, следил за пролеткой.
— Да ты не волнуйся, — сказал парень, — никуда он от нас не уйдет…
