Искатель, 1967 № 05 - [18]
— Но он поймет, что мы решили уйти, как только судно пройдет Керченский пролив.
Капитан ответил:
— Да, это он поймет. Он человек сообразительный.
— Что же делать?
— Поведет судно под пистолетом.
Сашка не стал больше слушать. Поднялся и, стараясь не греметь по палубе, шагнул к трюму.
Новый кочегар, стоя у топки, рассматривал в кровь стертые ладони. Удерживая волнение, Сашка сказал:
— Пойди опусти руки в холодную воду. Легче будет.
И взял лопату. Кочегар глянул на него искоса и, видимо, увидел, что Сашка изменился. А может быть, его выдал голос? Кочегар шагнул к трапу, не сводя с Сашки глаз, и боком юркнул наверх. Механик сгоряча гребанул уголь, швырнул в топку и бросил лопату.
«Так… — подумал. — Значит, меня к рыбам, а сами угонят судно… Так…»
И разом припомнил все — и то, что за неделю капитан полностью обновил команду, и то, что пришедшие люди никакого отношения к флоту не имеют, и мятые капитанские деньги, которые тот швырнул ему с мостика.
Из угольной ямы Сашка поднял лом. Повертел в руках. Подумал: «Что же делать? Ах, гады, за границу решили увести «Атлант»! И я хорош!.. Не догадался. Хотя слепой мог заметить…»
Но размышлять уже было поздно. По палубе загремели шаги. Сашка шагнул к трапу. В окне люка показалась грузная фигура капитана. Придерживаясь одной рукой за поручень, он тяжело спустился по ступенькам.
— Шевчук, — позвал он, — Шевчук…
Сашка растерянно оглянулся. Последняя мысль была: «Ухлопают меня и уведут «Атлант».
Сашка кинулся вперед и швырнул лом в шатуны…
…Романов поднялся из-за стола. Сказал Тарасову:
— Ну ладно, браток. Поеду в Ростов.
В тот же вечер Романов доложил начальнику Дончека о том, что капитан «Атланта» и его группа арестованы.
— Никто не ранен? — спросил Скорятин.
— Нет, — ответил Романов, — обошлось.
— Ну вот и хорошо, — сказал начальник Дончека.
Романов вышел из кабинета.
Начальник Дончека поднял телефонную трубку. Поздними петухами пропели в трубке гудки. Было уже далеко за полночь.
— Да, — сказала телефонистка, — слушаю.
— Соедините меня с секретарем Донкома, — сказал Скорятин.
И вновь петухами пропели в трубке гудки.
— Слушаю, — ответил секретарь Донкома.
— Вы дали распоряжение сообщить немедленно о ходе расследования случая с «Атлантом».
— Да, — сказал секретарь Донкома.
— Капитан «Атланта» арестован. Установлен его корреспондент. Это один из недобитых сподвижников Улагая. Очевидно, вновь хотели собрать свои банды.
— Я жду вас через полчаса, — ответил секретарь.
Когда Скорятин спустился на первый этаж, Романов заворачивал на столе дежурного дневной паек — две селедки и кусок хлеба.
Они вышли вдвоем.
— В Донком? — спросил Романов.
— Да, — ответил Скорятин, — в Донком, — И тут же добавил: — Я слышал — у вас сынишка объявился?
Романов помолчал минуту, затем сказал:
— Да.
Вышли к фонарю. Жиденький свет освещал мостовую. Скорятин полез в карман и, достав что-то, разжал ладонь. На ладони лежал обкатанный в табачные крошки кусок сахара.
— Возьмите, — сказал начальник Дончека.
Следователь улыбнулся.
— Давайте, ребенок все-таки…
Романов повернулся и пошел вверх по Таганрогскому проспекту. Начальник Дончека, глядя ему вслед, подумал: «В трудное время мы живем… В трудное время…» Запахнул шинель и зашагал по разбитой мостовой.
Дождь сменился снежной крупой. Когда Скорятин подходил к Донкому, мостовая была уже бела. Зима заходила над Доном.
Л. ШЕРСТЕННИКОВ
НЕФТЯНОЙ КОРОЛЬ[1]
Далекое-далекое детство. Тихая, дремотная речка в ивняках. Красная от зорьки вода. Заки шлепает по облакам, стынущим в лужах, вышагивает за братом. В руках Закира — удилища, у Заки на ивовых прутиках — пятьдесят пять рыбок. А как же — добыча! В голодный сорок седьмой год даже детская забава была подспорьем семьи.
…Институт. Заки решил, что слабым буровику быть нельзя. Пропадешь. А тут еще ростом не вышел. «Ничего, наверстаю!» Главное — беспощадность к себе и жестокий спортивный режим. Гантели поднять — тысячу! Отжимания от пола — пятьдесят! На практике в городе Октябрьском Ахмадишин по нескольку раз взбегал на крутую гору. Потом с тяжелым рюкзаком — по полной туристской выкладке. Раз, два, три…
Ахмадишин начинал работать в Татарии, в Азнакаеве. Контора бурения была сложившейся, крепкой. Приехал после института, предстал перед директором. Головастый мужик, в бурении — волк, Курышев Николай Иванович, из Куйбышева. Глянул он на Заки, документы повертел и снова уставился, словно проверял.
— Ну, так-то. Рабочим пойдешь, помбуром?
Ахмадишин знал, что после института если не в канцелярию, то только помбуром и могут поначалу поставить.
— Пойду.
Четыре месяца помбурил, потом стал бурильщиком, а потом уж и мастером поставили, подменным. Контора крепкая была. Во всем Поволжье, Татарии, Башкирии знали бригаду Михаила Петровича Гриня. Здесь он Звезду Героя получил, и здесь его депутатом сколько раз избирали. В иные годы он давал свыше тридцати тысяч метров проходки. Юнкир Мухарметов тоже ставил рекорды бурения.
Заки нравилось оставаться за мастера, практика — отличная, хоть и боязно бывало: как бы чужую скважину не загубить. А в бурении случаются и неожиданности: только что все шло нормально — глядишь, уже критический режим, а то и совсем аварией пахнет. То скважина раствор «глотнет» — разорвется пласт, и бурильный раствор, вместо того чтобы на дело идти, уходит в эту прореху. А раствор — деньги. Остановил бурение — инструмент может «прихватить». Застрянет колонка труб в скважине — зубами не вытащить. А то потянешь, оборвешь — и пропадет инструмент, да и всю скважину похоронишь: опять деньги.
