Искатель, 1965 № 06 - [47]
Моррисон ждал. Его запекшееся горло саднило. Из вихря показалась тонкая струйка воды и полилась в чашу. Моррисон все еще не двигался.
А потом началось. Струйка превратилась в поток, рев которого разогнал всех коршунов и волков. Целый водопад низвергался из вихря в гигантскую чашу.
Моррисон, шатаясь, побрел к ней. «Надо было попросить флягу», — говорил он себе, охваченный страшной жаждой, ковыляя по песку к чаше. Но вот, наконец, он встал под «Особым старательским» — выше колокольни, больше дома, наполненным водой, что была дороже самой золотоносной породы. Он повернул кран у дна чаши. Вода смочила желтый песок и ручейками побежала вниз по дюне.
«Надо было еще заказать чашку или стакан», — подумал Моррисон, лежа на спине и ловя открытым ртом струю воды.
Перевод с английского А. ИОРДАНСКОГО
Владимир САКСОНОВ
ДАЛЬНИЙ ПОХОД[2]
Нож у пленного? Нож занесен над боцманом! У меня не осталось времени даже крикнуть. Я прыгнул молча.
Мелькнуло сморщенное, будто плачущее, лицо. И нож надо мной. В этот момент раздался выстрел. Нож выпал из ослабевшей окровавленной руки. А я оказался на палубе. Тогда фашист нагнулся и вновь схватил нож.
Я подпрыгнул, изо всех сил ударил двумя ногами вперед, в живот фашисту. Ударил, а сам отлетел в сторону; падая, услышал, как он ухнул за борт. Я треснулся обо что-то затылком. Сильно — свет померк. Хотел вскочить — сел.
Около рубки стоял командир с пистолетом в руке.
Я оглянулся.
Позади, так же упираясь руками в палубу, сидел светловолосый. Гошин стоял над ним с автоматом, смотрел на меня. Рот у него был открыт.
Боцман плясал на одной ноге, стаскивая сапог.
— Заставь дурня… молиться… А ну, разойдись! — Он скинул телогрейку и метнулся к борту.
— А-ах!
Опять ухнула вода.
Я пощупал подбородок и чуть не взвыл от запоздалого страха, от ненависти, от обиды — боцман-то!
Встал, шагнул к борту.
К нам подходил командир.
Пустошный вынырнул за бортом, крикнул:
— Не!..
И опять нырнул. Что-то долго не было его. Потом выскочил, отплевываясь. Стал выбираться на палубу. С него лило.
— Нету! Потонул.
— Сейчас же в машину! — сказал капитан-лейтенант. — Согревайтесь. Возьмите ром.
— Кажется… винты…
— Немедленно в машину! Пленного тоже. Переодеть.
Командир повернулся и пошел к рубке. Через минуту он появился на мостике.
Взревели машины, корму сразу затрясло. Моторы заглохли.
Пустошный, пропустив пленного, уже стоял в люке машинного отделения.
— И не жалейте рому! — крикнул командир. — Разотритесь хорошенько!
Боцман не ответил, захлопнув за собой люк. Опять высунулся:
— Юнга! Тащи-ка белье. Все из рундука-то выгреби.
Гошин пошел за мной в кубрик:
— Ну, как ты его! Вот это ударчик, это я понимаю — прием! Надо же… Как называется прием, а?
— Кетч.
— Надо же…
Я редко бывал в машинном. Пока добрался до Пустошного, раза три стукнулся в темноте. Почти все место занимали здесь тела двигателей, правого и левого, и отовсюду торчали какие-то вентили, трубы, приборы. За металлическими сетками светились два плафона, а под ногами, между решетками настила, видно было днище корабля.
Боцман в сухих ватных штанах, голый по пояс, сидел на этом настиле, прислонившись спиной к серебристому боку левого двигателя. В ногах — бочонок.
Напротив Пустошного пристроились на корточках два моториста в замасленных робах. Они оглянулись, когда я подходил, а третий… Переодели гада — я и подумал, что кто-то из наших!
Немец сидел рядом с боцманом, в ватных штанах и телогрейке, на голове шапка. Смотрел прямо перед собой, а глаза бегали.
— Рому налить? — спросил Пустошный.
Оба моториста улыбнулись мне.
Я протянул белье:
— Надо было прыгать за ним?
— Пленный…
На правом двигателе — только теперь заметил — была разложена мокрая одежда боцмана, а рядом так же аккуратно сушилась фашистская форма. У меня скрючило пальцы в сапогах:
— И этого туда бы, за борт!..
— Пленного-то?
— Разрешите идти? — сказал я.
— К чертовой бабушке…
Я окаменел от обиды.
— Какой пленный… — сказал один моторист. — А тот нападал с ножом!
— Отдать он хотел нож-то?..
— Вам в спину! — выпалил я.
— А свитер возьми — растяну. Маловат.
У фашиста мелко тряслись плечи. Мне показалось — смеется.
— Он… понимает.
Под днищем всплескивала вода.
— Понимаешь по руссишь? — спросил второй моторист.
— Н-найн! — лязгнул зубами немец.
— Не отойдет никак, зараза… — Пустошный нагнулся над бочонком. Послышалось бульканье.
Сильно запахло ромом.
— Мне в другую кружку! — сказал я, глядя в сторону.
— Ну, а эту кому? — боцман держал в поднятой руке кружку, из которой пил фашист, и, ехидно помаргивая, смотрел на мотористов. — Разрешаю на вахте! Не бойсь… Отвечаю.
Немец сидел, опустив голову.
Оба моториста молчали. Потом первый сказал:
— Факт — нападал!..
Пустошный размахнулся, швырнул кружку в сторону, она звякнула обо что-то:
— «Факт!» Конвоем-то командует Прайс. Ему командир должен доложить: взяли двух пленных, одного убили. Факт…
— Если враг не сдается, его уничтожают, — сказал я. — Разрешите идти?
— Федора смени. Он тоже легководолазные курсы кончал. Одному мне, видать, не справиться с винтами-то…
Когда я выбрался на палубу, к нам подходил катер. Он разворачивался с левого борта. Опять туманило, и рубка, колпак локатора на мачте, фигуры матросов на борту были словно обведены белым.
