Искатель, 1964 № 06 - [62]
Штрафная эпидемия на произведения Толстого разразилась сразу же после его смерти. Самодержавие неистовствовало. Библиографический бюллетень придворного издателя Вольфа завел рубрику «Конфискация и аресты», в которой в основном рассказывалось об арестах на сочинения Толстого. С 1906 по 1911 год его произведения конфисковывались 46 раз. Изымались даже статьи о писателе, запрещалось демонстрировать документальные кадры, продавать его портреты.
«В Риге конфискованы пластинки Л. Н. Толстого» — промелькнуло в 1912 году в газетной хронике. В Риге находилась первая крупная фабрика грампластинок, принадлежавшая акционерному обществу «Граммофон», в Ригу поступала и заграничная продукция.
Только за один 1910 год разошлось более 100 тысяч пластинок с записью текста «На каждый день». В 1912 году в Москве в помещении кинотеатра «Вулкан» на Таганке было организовано коллективное прослушивание пластинок Л. Н. Толстого.
Потеряв всякое самообладание, правительство издает в 1912 году циркуляр для полиции: «…конфисковать пластинки, которые являются нежелательными по местным условиям… вредного и даже преступного характера речи политических агитаторов…»
Чем был вызван этот циркуляр и действительно ли он относился к пластинкам Толстого? Об этом можно судить по остроумной уловке, к которой из цензурных соображений обратилась газета «Обозрения театров» в том же 1912 году. Напечатав текст циркуляра, редакция без абзаца напечатала к нему следующие строки: «Издание этого циркуляра вызвано недавней конфискацией пришедших из-за границы граммофонных пластинок с записью «Исповеди», читанной Л. Н. Толстым».
Итак, стало известно и то, против кого был направлен этот циркуляр, и то, что на фонограмму была записана «Исповедь», да еще с голоса самого писателя.
Когда и кем, при каких обстоятельствах была сделана эта запись? Это тем более интересно, что ни одного экземпляра такой пластинки до сих пор не удалось разыскать.
Голос Льва Николаевича записывался дважды: в январе и октябре 1909 года посланцами Эдисона и представителями английской фирмы «Граммофон». Но никогда и ни в одном сообщении не упоминалось о записи «Исповеди».
Вместе с представителями фирмы в Ясную Поляну в октябре 1909 года приезжали писатели Белоусов и Митропольский. В воспоминаниях Белоусова об этой записи не упоминается, а из мемуаров Митропольского, опубликованных в журнале «Кривое зеркало», мы узнали, что ни Белоусов, ни Митропольский при самой записи не присутствовали… Остается предположить, что запись сделана в октябре 1909 года, фонвалики отправлены в Англию, а фабричные пластинки, изготовленные также в Англии, были конфискованы в Риге в 1912 году…
Может быть, такая пластинка хранится у кого-нибудь из наших читателей? Поиски нужно продолжать.
ИНЕССА ИРВИН
ВЕСЕННЕЕ БЕГСТВО
Творчество любимых писателей зачастую приобретает для нас новые краски и по-новому, глубоко осмысливается нами, когда мы узнаем о жизни самих писателей, видим их живыми…
На страницах «Искателя» были напечатаны рассказы об Эдгаре По, об Александре Грине. Сегодня мы предлагаем читателям рассказ прогрессивной американской писательницы Инессы Ирвин о Шекспире. Жив и убедителен в нем образ великого английского писателя, убедительна и идея рассказа: народное творчество, конкретное соприкосновение с жизнью были необходимы Шекспиру и тогда, когда он писал о самых фантастических приключениях.
На русском языке рассказ «Весеннее бегство» впервые опубликован в 1936 году в журнале «30 дней». Новый перевод для «Искателя» сделан П. Охрименко.
Первые холодные тени апрельских сумерек спустились над Лондоном, когда Шекспир остановил своего коня перед домом цирюльника. День выдался не по сезону жаркий. Конь Шекспира был взмылен, да и сам хозяин в пыли с головы до ног, усталый и возбужденный. Запахи большого города охватили его, и в таком настроении он въехал на улицу Силвер-энд-Меггл, самый грязный квартал Лондона. С минуту никто, казалось, не замечал прибытия Шекспира, затем внезапно раздались крики.
— Это Вилл, муженек! Это Вилл Шекспир! — донесся голос мистрис Монтжой, звеневший от радости. В одно мгновение муж и жена выбежали на улицу. Мистрис Монтжой, лазурная стрела, быстрая, прямая и гладкая, как лебедь; длинные боковые складки ее муслинового платья разрезали воздух, чуть подернутые сединой волосы были в полном порядке. Сам Монтжой, рябой, с большим носом, тупым взглядом и щеками цвета его красно-коричневого кафтана, с гладко причесанным, блестящим париком двигался медленно в силу своей грузности и огромного роста, а может быть, в силу инстинктивной неприязни к Шекспиру. Позади них, у открытой двери, тотчас столпились подмастерья с коротко остриженными головами. Они постояли, разинув рты, но сразу скрылись, как только Монтжой бросил на них суровый взгляд. Мистрис Монтжой, взяв Шекспира за руку, сердечно поцеловала его.
— Славно, славно, паренек! — воскликнула она. — Добро пожаловать! Мы ожидали тебя через месяц. Что так рано собрался в Лондон?
Шекспир пожал руку мистеру Монтжою. Он рассмеялся невеселым смехом.
— Ей-богу, мистрис, сам не знаю, что со мной. Причуда! Внутреннее побуждение! Совершенно не могу заниматься дома. Вот уже несколько месяцев у меня никак не клеится работа. Мозг стал ленивым и неподвижным. Стрэтфорд вдруг опротивел мне, и меня потянуло в Лондон. Моя комната свободна, мистрис? Я ведь могу найти себе приют где-нибудь в другом месте…
