Искатель, 1964 № 06 - [14]

Так вот, едем. Я тоже молчу. По сторонам поглядываю да время от времени из ракетницы стреляю. Может, увидит Николай ракету. Холод сквозь одежду пробирается. Ощущение, будто на коже изморозь. А каково ему одному в пустыне на таком морозе, если и жив?..

Стойбище Эккая от нас на юг, в горах. Там есть кустики, мох — подходящее пастбище. Примерно на полпути к стойбищу, только поодаль, в стороне, избушка. Ее оставили геологи. Там есть дрова, спички, возможно, еда. Если Николай не доехал до Эккая, то, оставшись без собак, уйдет к избушке. Если, опять же, он жив… Сначала надо к Эккаю. Утром над самой землей пополз туман. Густой, как облака, и низкий. Ниже наших голов. Отвратительная штука. Сбавили ход. Я сменил Гришу. Тот мгновенно уснул.

Когда взошло солнце, туман упал на снег изморозью. Мы попытались поискать следы от нарт. Не нашли. Передал я домой обстановку. На вездеходе у нас стояла бортовая рация — приемник и передатчик. Нам ответили, что Николай не вернулся, и предлагали поиски продолжать.

Дальше начинались горы. Отроги Ашоя. Этакие щербатые черные камни торчат из снега. Ехать опасно. Под сугробами не заметишь трещины или скалы. Попадешь одной гусеницей на камень, а под другой снег провалится, и покатишься боком гайки считать…

Разбудил Гришу, послал вперед осматривать дорогу. Идет он, похожий в меховой одежде на медвежонка, и осторожно направляет вездеход то вправо, то влево. Только спустимся с одного бугра, глядим, другой, еще круче. Попали на террасу. Она ведет сбоку горы вверх. Под ней — обрыв метров пять высотой и река. Сверху у реки лед бугристый, зеленый. Куда заведет нас терраса? Мы к Эккаю ездили не раз, но летом путь другой. А сейчас зима, дорога незнакомая.

Терраса сузилась. Гриша остановился:

— Не проедем дальше, разведаем сперва.

Пошли мы с ним вперед. В одном месте дорога совсем сузилась. Слева — скала, справа — обрыв. Можно проехать, если повиснет полгусеницы над обрывом. Но дальше терраса расширялась и скатывалась в долину.

Снег слепит глаза.

— Ты очки взял? — спрашиваю Гришу.

— Забыл. Ночью выезжали.

— И я забыл. Эх мы, горе-полярники…

Боялись ослепнуть от света. Тоже болезнь не из приятных. Глаза режет, словно натерли их перцем. А потом, как и в тумане, предметы искажаются. Узкая дорога кажется широкой, скала — как безобидный камешек, лемминг — копытная мышь — вырастает в волка, и всякая другая чертовщина мерещится.

Устроили обед. На паяльной лампе сварили суп. Кабина наполнилась паром. Хлеб стал белым от инея. Размачиваем в кипятке, жуем. Пока ложку к котелку несешь, она льдом обрастает. А на сердце как-то неспокойно. Жмет сердце. Мы одни. От базы уехали километров за полтораста. Самолеты в наши края редко летают. Нет особой необходимости. Мотор не выключаем, чтобы не замерз.

— Ты, Гриша, вперед иди, а я машину поведу.

— Нет, давай уж я. За нее я в первую голову в ответе.

— Зато глаз у тебя верный. А у меня что-то плохо с глазами.

— Я тоже, пожалуй, выйду, — сказал Потапов.

Двигаю машину осторожно. Каждый камешек будто не гусеницами, а своими пальцами ощущаю. Вправо не гляжу. Там обрыв, торосы, бугры. Слева скребет о борт плиточный песчаник. С Гриши глаз не спускаю. Он пятится, уставившись на правую гусеницу, ту, что едва за край цепляется, и показывает руками повороты. Потапов рядом суетится.

Вдруг машину тряхнуло. То ли она левым бортом ударилась о камень, а может, под тяжестью гусеницы обрыв закрошился. Увидел только, Гриша что-то закричал, бросился навстречу. Меня от рычагов оторвало и ударило обо что-то.

Очнулся, как показалось, сразу же. Голова мокрая, тяжелая. Обмотана бинтом. В палатке лежу, в спальнике. В глазах мутно. Постепенно Гришу различаю. Фонарик горит.

И слышу какую-то чужую речь. Говорят по-английски. В школе и в армии я английский учил, разбираю торопливые слова. Где-то в тропиках шхуна «Августина» терпит бедствие. Налетел тайфун. Передают открытым текстом.

— Где я?

— О-очнулся! — обрадовался Гриша. — В па-а-алатке т-ты.

— Шхуна откуда?

Слышу голос Потапова:

— Рацию я с вездехода снял и батареи. Приемник работает, но у передатчика все лампы полетели. Труба — наше дело.

— А шхуна в тропиках?

— В тропиках, — ворчит Потапов.

В Арктике хорошая слышимость. Эфир чистый. Можно ловить Австралию и Перу. Надо же! Терпит бедствие шхуна «Августина». Начинен бедой мир…

— Н-накрепко засели, — говорит Гриша. — В-вездеход не перевернуло, но мотор не работает.

Встал я. Голова, правда, кружится, но, видно, отделался по мелочам. Вылез из палатки. Ночь. Вездеход боком скатился и не перевернулся. Чудом. Стоит между торосов. Луна. И жуткая тишь. Торосы голубые. Тени от них. Будто мы на Луне, а Луна над нами — это Земля. Потом шорох слышу — замерзает дыхание.

Утром обнаружили, что часть бензина из запасного бака вылилась на продукты. Сухари, сахар и концентраты пропитались им насквозь. Только консервы уцелели. Конечно, нас станут искать. Если пурга не задует, то по следу легко доберутся. Но хватятся, по всей вероятности, через три дня после того, как мы выехали, то есть послезавтра. Пять банок консервов на троих — только бы ноги не протянуть. Сварили из одной банки мяса бульон.