Искатель, 1964 № 06 - [13]
Опыты на испытательном стенде помогают ученым не только заглянуть в ход мыслительных процессов человека — наблюдая за его работой, они стараются установить наиболее рациональный темп подачи сигналов, получить наивыгоднейшее сочетание технических возможностей машины с физиологическими особенностями человеческого организма.
Наконец еще один, и притом не менее интересный, результат можно получить с помощью испытательного стенда. Дело в том, что чем больше человек работает за пультом, тем лучше он справляется с поставленной задачей. В конце концов он настолько хорошо усваивает все особенности подчиняющегося ему рабочего процесса, что начинает управлять им по закону, весьма близкому к наивыгоднейшему, оптимальному. А это очень важно.
Когда на практике заходит речь об автоматизации какого-либо сложного процесса, подчас оказывается, что вся трудность этого дела состоит не в сооружении самих машин, а в том, какой закон управления положить в их основу. Требования сегодняшнего дня таковы, что создатели автоматов, естественно, стремятся подчинить свои устройства наивыгоднейшим, оптимальным законам. Но вот найти эти законы — теоретически это сделать подчас просто невозможно. Десятки самых различных причин, каждая из которых, в свою очередь, зависит от многих факторов, влияют на ход процесса. И проследить их взаимозависимость не удается даже с помощью самых совершенных математических методов.
Вот тут-то на помощь создателям автоматов и приходит человек за пультом испытательного стенда. В блоках электронной машины «строится» модель сложного рабочего процесса, который предстоит автоматизировать, и человек начинает учиться управлять им. Шаг за шагом постигает он сложное искусство оператора и, наконец, достигает совершенства. А в большинстве случаев это означает, что человек уже овладел законом управления, близким к оптимальному. Самописцы фиксируют этот закон. И теперь его можно положить в основу управляющего рабочим процессом автомата.
…Могучие реки обрушивают на турбины многотонные водопады, языки пламени бушуют в топках теплоцентралей, бесшумно «рвется» материя в атомных котлах, рождая энергию в сотни тысяч киловатт. И всюду автоматика. Она открывает шлюзы плотин, швыряет в топки фонтаны нефти, следит за ходом цепной реакции. Она направляет потоки электричества в единое русло, имя которому энергосистема, и… подчиняется четким приказам человека-командира.
Е. ФЕДОРОВСКИЙ
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ С ТОБОЙ?
Мы сидим у Охотского моря. Волны лениво шелестят по гальке. Пахнет иван-чаем, от него весь берег стал сиреневым. Вдали голубеет мыс, похожий на знаменитую крымскую Медведь-гору. И от этого сходства, от тепла камней, разогретой земли кажется, что ты и впрямь на Черноморье.
— Зимой я жил в поселке недалеко от Певска. Поселок — шесть домов. Общежитие, дом семейных, столовая с баней, пункт «Союзпушнины», рация. Я механиком работал.
Длинные светло-русые волосы Алексея прикрывают коричневую жилистую шею. Нос вздернут кверху и немного великоват. Глаза темно-серые, с диковатым зеленым оттенком. Смотрит он прямо и пристально. Но больше всего поражают пальцы рук. Длинные, в черных крапинках от въевшегося масла, красные и обветренные, они бережно вытаскивают из голубой пачки сигарету и осторожно разминают ее.
— Жили мы тихо. Арктика в общем-то мирная, когда нет пурги. За каждого ответишь, кто, какой и чем дышит. На рации работал Потапов Юрка — видный парень, славослов. Дружил он с Николаем Мельченко. Николая после техникума прислали пушнину принимать. Было у него и еще одно поручение — развозил он почту и книги из библиотеки по ближним чукотским стойбищам. Ну, как сказать «ближним»? Километров за двести, триста. На собаках.
И вот однажды, в марте, уехал Николай утром, а через день упряжка вернулась. Однако какая упряжка? Три собаки с коренником. Постромки порваны. Прибегает ко мне Потапов. Надо, кричит, немедленно выезжать на поиски, мы обязаны помочь!
Собаки не скажут. Скулят. Смотрю я на коренника, у него в глазах какой-то испуг. Не просто так вернулся. Если каюр упал, оглянется коренник, увидит, нет человека — останавливает упряжку, ждет или обратно заворачивает. Ясно, беда какая-то приключилась.
Разбудил Гришу Степанина — водителя вездехода.
— С Николаем, — говорю, — что-то произошло. Упряжка здесь, его нет. Едем!
— К Эккаю он поехал, — вмешался Потапов. — И я с вами поеду. Как же без меня?
Конечно, его можно было и не брать. А нам надо обязательно обоим: водитель и механик — на случай поломки вездехода. Но раз так переживает парень, пусть едет.
Взяли аптечку, палатку, четыре спальника, карабин, ракетницу, продуктов на три дня. Все равно дольше ездить нельзя, бензина не хватит.
Мороз подходил под сорок. Вездеход у нас обыкновенный. Два сиденья впереди, сзади кузов, покрытый брезентом. От ветра защита, от мороза не укроешься. Надели мы маски, но от них толк маленький. От дыхания льдом покрываются, примерзают к щекам.
Ночь лунная. Синяя равнина. Только бугорки. Ни кустика. Снег твердый, как кирпич. Гусеницы не вязнут. Гриша жмет на газы. Молчит. Тихий он парень. Даже какой-то робкий, безответный. Из равновесия его трудно вывести. Только если разволнуется, начнет заикаться, слов не разберешь. Но дело знает.
