Искатель, 1964 № 05 - [41]

— Когда? — не выдержал Гусев.

— Мы не можем сказать точно.

Потом Курт сказал:

— Мы постараемся сделать это как можно быстрее.

Ушел Мазур первым.

Меж казармами дул сырой промозглый ветер. Мазура познабливало. Неожиданно мелькнула мысль, что он может простудиться. И Мазур быстрее засеменил в блок. Он прошел и почувствовал себя так, словно не был здесь давно, и удивился сумраку, мрачности, дикости окружавшего его мира. Ноги подкашивались. Точно лунатик двигался он по проходу между нарами. Подошел Громов:

— Что с тобой, Петро?

— Не знаю.

Он слышал вопрос сквозь ватный туман, и ответил, и повторил:

— Не знаю. Ничего.

Под утро, когда проемы окон проступили легкой, едва уловимой голубизной и вот-вот должен был раздаться сигнал подъема, Мазур вдруг вспрянул, затаил дыхание, но сердце застучало так сильно, что он проклял его стук. Мазур уловил в предрассветной тишине ночи нечто знакомое, но несообразное, не вяжущееся со всем, явно противоречащее известному для него, но в то же время явственное, четкое.

Мазур услышал звук канонады.

Очень, очень далекий, похожий на гром и в то же время непохожий. Стояла ранняя весна. Грома и быть не могло. Взрывные работы? Не похоже. Может, слышится, чудится?

Резким движением Мазур толкнул соседа. А тот спросил:

— Слышишь?

— А ты?

— Я думал, сплю. Проснулся вдруг во сне, а сам сплю.

— Тише.

Звук будто растворился, перестал быть слышимым.

Потом возник опять.

Непонятно почему, но Мазур ощутил: в блоке проснулись почти все. И с каждым мгновением просыпаются все новые узники.

В то утро вошедшие в блок капо были поражены, что не надо поднимать людей дубинками. Они встали сами.

Капо догадывались о многом. Они стали заметно смиреннее.

В то утро, когда узники то и дело останавливались на мгновение, чтобы уловить в тугом воздухе весны звук канонады, многие потеряли жизнь. Эсэсовцы свирепствовали с особенной жестокостью. А узники почти забыли об осторожности.

Но невозможно было понять, почему канонада слышна. Всего день назад польские подпольщики сообщили о взятия Львова. До Освенцима частям Советской Армии оставалось пройти еще много. Намного меньше, чем когда бы то ни было, но еще много. Ждали вечера, чтобы получить хоть какие-нибудь известия.

Сразу после возвращения с работ Мазур бросился разыскивать Гусева, но тот словно сквозь землю провалился.

Только перед самым отбоем Костя-одессит подошел к Мазуру и сказал, чтобы тот прошел к шестнадцатому блоку. Мазур тщательно присматривался ко всем встречным, чтобы не притащить никого «на хвосте». К Гусеву, прогуливающемуся как ни в чем не бывало, Мазур подошел сзади и пристроился сбоку, как бы обгоняя его.

— Товарищи решили как можно скорее выпустить из лагеря группу советских и польских офицеров для связи с польскими партизанами, — сквозь зубы проговорил Саша. — Будь готов.

— Что за стрельба в стороне Малых Татр?

— Толком не известно.

Мазур промолчал.

— Похоже, что карательная экспедиция против партизан.

— Судя по звукам, это перестрелка. И сильная.

— Все может быть.

— А Янек? Ты спрашивал у Янека? — спросил Мазур.

— Совинформбюро ничего не сообщало по этому поводу.

Они разошлись.

С наступлением ночи отдаленный гул канонады словно приблизился, а потом стих. И не возобновлялся.

На другой день капо вымещали злобу за свой испуг.

Погода стояла серая. Ветер, перемешанный с дождем, выдувал из чахоточных остатки жизни. Проблески надежды, мелькнувшие было в душах узников, сделали лагерную обыденщину еще страшнее.

Двое из блока Мазура сами бросились на проволоку.

Через неделю на утреннем аппеле блокфюрер выкрикнул двадцать номеров. Мазур услышал свой, и гусевский, и ситниковский, и громовский.

Мазур шагнул вперед. Сердце екнуло: неужели их действительно переводят в Буну, как обещал сделать Курт?

Потом их построили отдельно.

Смотрели на них с состраданием. Никому еще подобные вызовы не сходили добром.

Конвоир крикнул:

— Форвертс!

Они шли отдельно от других колонн узников, маленькой группой, их повели в сторону Буны.

«Так и есть! Сколько же труда стоило товарищам сделать это!» — подумал Мазур.

Они прошли мимо стоявших у брамы эсэсовцев. Как всегда, Гесс с поднятым воротником шинели находился на шаг впереди остальных. И череп на тулье его фуражки виделся четче и яснее, чем само лицо.

За воротами Мазуру открылся вид всего пространства, занимаемого лагерем, длинные, нескончаемые колонны людей, идущих по дорогам.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Они пробирались на четвереньках. Их руки по локти погружались в жижу отбросов. Они дышали ртами. Так было легче переносить плотный запах.

Стояла темнота. Только у Гусева, двигавшегося первым, изредка вспыхивал фонарик, привязанный на голове веревочкой. Когда вспыхивал фонарик, то становились видны ослизлые стенки бетонной трубы и темная прозелень, свисавшая сверху.

Они пробирались по трубам коллектора к Висле.

Каждый из двенадцати беглецов думал только о том и жил только тем, что через час или два они выберутся на берег реки, быстро переоденутся в гражданскую одежду, узелок с которой болтался на спине у каждого; дождавшись темноты, преодолеют реку и уйдут в синеющие неподалеку Малые Татры. Там они встретятся с партизанами, явки к которым у них были, получат в руки оружие. Они станут настоящими солдатами. Потом они свяжутся с лагерем, чтобы подготовить восстание в Освенциме, и в день, когда узники поднимут оружие, партизанские части придут к ним на помощь. Из всех двенадцати человек, ушедших в побег, Мазур знал лишь троих: Гусева, Ситникова и Громова. С остальными они встретились перед началом побега.