Искатель, 1962 № 01 - [29]

Взрывы ухнули глухо. Из амбразуры повалил дым.

И тогда из траншей у подножия высотки высыпала его рота.

Бойцы двигались быстро, длинными перебежками.

— Ур-р-а-а-а! — катилось по полю.

Фашисты открыли беспорядочную стрельбу.

Но рота старшего, лейтенанта Камышного шла вперед, не останавливаясь.

А Залетов поудобнее устроился на крыше дота. Он ждал. Бежать в тыл фашисты могли только по ходу сообщения, который он держал на прицеле.

И гитлеровцы побежали.

В ходе сообщения замелькали темные фигуры. Залетов дал очередь. Фашисты валились как подкошенные. Но в траншею врывались все новые и новые гитлеровцы и, нарвавшись на пули, заваливали проход беспорядочной грудой.

Потом фашисты стали выпрыгивать из окопов и удирать по снежной целине — проваливались, падали под огнем, останавливались, подняв руки.

А рота все гнала и гнала гитлеровцев. Сначала вверх по склону, потом вниз и дальше по полю, не давая опомниться…

— Вот за этот бой командование и представило меня к ордену Славы 3-й степени. Долго награда ждала меня. Я в госпиталь попал. Не лежалось. Ведь тогда мы по-настоящему наступать начали. Свою часть нагнал под Нарвой. Вовремя нагнал. Отыскал свою первую роту первого батальона 188-го гвардейского стрелкового полка 63-й гвардейской дивизии, входившей в состав 30-го гвардейского корпуса прорыва.

Вышли мы к берегу Нарвы. И остановились. Форсировать с ходу водный, вернее ледяной, рубеж не удалось.

Гитлеровцы сильно укрепились на левом берегу. И мы и они понимали: форсировать Нарву — значит вырваться на оперативный простор в Прибалтику, откуда до Германии совсем близко….

Февраль славен в Прибалтике ветрами — тягучими, влажными и промозглыми. Они тащат на своих спинах рыхлые тучи. Тучи секут землю колючей крупой.

И сыро и холодно.

Вот в один из таких пасмурных дней и появился Залетов в землянке Камышного.

Руку к ушанке.

Да что там!

Обнялись.

— Новости рассказывай, Залетов! — веселился старший лейтенант. — Мы так быстро шли, что они отстали.

— Новостей в тылу от вас ждут, — пошутил Залетов.

— И у нас будут. Пополнение пришло. И ты вернулся. А опытный солдат порой целой роты стоит, — прибавил Камышный свою любимую поговорку.

Проведав про возвращение Залетова, пришли в землянку «старые» солдаты — Смирнов, Толстиков, тоже недавно вернувшийся из госпиталя.

В землянке Камышного пили чай и что покрепче. Вспоминали. Говорили про дом, о родных, о земляках, которые были и которых уже нет. Но для всех, кто их знал, они оставались живыми, они продолжали идти рядом.

— А помнишь, Залетов, парнишку из Каменки? — спросил Толстиков.

— Рыжего?

— Да нет. Веснушчатый такой. Все носом шмыгал..

— Это тот, который со мной про гоголевского «Ревизора» спорил?

— Вот-вот, — подсказал Толстиков.

И все рассмеялись.

Спор действительно был веселый. Спорили, в каком городе надул городничего Хлестаков — в Каменке или в Сердобске. В комедии не сказано, куда направлялся Хлестаков, но упомянуто, что в Пензе он проиграл все деньги пехотному капитану. А от Пензы — что до Сердобска, что до Каменки. И, судя по истории, оба города подходящи.

— А где он, паренек-то? — спросил Залетов.

— Погиб, — ответил Камышный. — Неделю назад.

Все замолчали..

…Артподготовка началась на следующее утро.

Рота готовилась форсировать Нарву по льду.

Канонада была такой плотной, что выстрелы тонули в грохоте разрывов, вздымавшихся на том берегу. Его затянуло дымом. Таким густым, что сквозь него едва пробивались ослепительные вспышки рвавшихся снарядов и мин.

Фашисты пробовали отвечать, но вскоре замолчали.

Обстрел рвал только берег. Артиллеристы щадили мост, перекинутый морозом через реку.

— Не нравится мне, что не отвечают, гады, — сказал, наклонившись к Залетову, старший лейтенант. Они стояли в траншее, готовые к атаке. — Силы, сволочи, берегут.

— Потом по льду могут ударить, — сказал Залетов.

— Только бегом. Без остановки, — проговорил Камышный. — До них метров четыреста — две, ну, три минуты.

Казалось, что на противоположном берегу уже не осталось ни одного живого существа — таким массированным и плотным был сосредоточенный огонь. Но и Камышный, и Залетов, и все солдаты знали, что стоит утихнуть канонаде, как из каких-то щелей, из дотов, упрятанных глубоко в склоне высокого берега, их, атакующих, встретит стрельба. А на ледяном просторе реки и двух-трех пулеметов достаточно, чтобы не только остановить, но и уничтожить полк.

— Давай закурим, — сказал Камышный. — Артподготовка скоро кончится.

Старший лейтенант достал пачку «Беломора». Закурили.

— Помню, я с него и начинал, — усмехнулся командир роты. — Мать увидела. Ну и досталось на орехи!

Закурили и другие солдаты. Все знали, что значит это «закурим». Скоро атака. Курили, жадно затягиваясь, чтобы по сигналу резко отбросить, может быть, недокуренную папиросу — и в бой.

Разрывы снарядов ушли в глубь от берега.

Камышный вскочил на бруствер:

— Вперед!

Старший лейтенант побежал к реке, не оглядываясь. Тот, кто поднимается первым, никогда не оглядывается. Он не должен оглядываться. Он должен верить, что за ним поднимутся все.

Иначе ему не следует подниматься.

Рота кинулась за командиром.