Искатель, 1961 № 02 - [57]

II

Когда Модильяни, прерывисто дыша и звякая пустым ведром, вбежал в сарай, человек, возившийся с напильником, поднял голову:

— Почему ты не принес воды, Джиованни?

— Ох! — вытирая вспотевший лоб, вздохнул итальянец. — Хорошо еще, что я принес собственную шкуру, синьор!

— Рассказывай! — коротко приказал Папен.

Итальянец опустился на ведро, перевернутое вверх дном, и начал рассказывать о случившемся около старой барки. Рассказывал он подробно, искренне возмущаясь.

— Все это очень понятно, синьор Папен, — закончил Модильяни. — Ведь вы француз, я итальянец, а они немцы. Ну вот и…

— Нет, Джиованни, — покачал головой Папен, — дело не в национальностях. Я знаю Кривого Пуфеля и уверен, что главный виновник нашей травли — он! Пуфель боится, что наши паровые шкуны разорят его. Ах, Джиованни! — горько улыбнулся Папен. — Иногда мне кажется, что люди готовы уничтожить любое изобретение, растоптать каждую новую истину, если истина эта принесет им убыток хотя бы в десяток крейцеров! Но… забудь эти мои слова, Джиованни! Забудь! Это нехорошие, вредные мысли. И в человека и в человечество надо верить, иначе не стоило бы жить, бороться и трудиться!

— Позвольте возразить вам, синьор, — поднялся с ведра Модильяни. — Об уничтожении «Дракона» не было вначале и речи. Славные кассельские граждане хотели лишь пересчитать мои ребра. Но, когда появился пастор, этот черный ворон, провонявший ладаном, разговор с вашего преданного слуги перешел на «Дракона».

— Чего хотят эти паладины креста? — вырвался у Папена возглас, напоенный горчайшей обидой и ненавистью. — На пороге восемнадцатого столетия, когда такие титаны мысли, как Галилей, Бэкон, Торричелли потрясли в основах старую схоластическую науку, монахи и попы снова хотят заставить нас, физиков и математиков, высчитывать, сколько тысяч ангелов уместятся на острие иголки. У церкви один девиз — «назад!».

Папен, устало сгорбившись, прошелся по сараю и вдруг круто обернулся в сторону притихшего Модильяни.

— Мы сделаем починку за одну сегодняшнюю ночь! — твердо отчеканил Папен. — Мы должны это сделать, чтобы завтра на рассвете покинуть Кассель.

III

Когда «Дракон» отчалил, воронья свадьба, снявшаяся с древнего кассельского собора, хлопьями пепла, черной колыхающейся вуалью пронеслась над Фульдой и скрылась в «Епископском бору».

— Ауспиции[4] весьма плохие! — пробормотал Модильяни.

Папен улыбнулся насмешливо.

— Ох, синьор, — вздохнул тяжело итальянец. — На рассвете «Вифлеемская звезда» пошла вниз по Фульде. На палубе ее я заметил Пуфеля и пастора Вольфа.

— Догадываюсь о цели их путешествия, — откликнулся^ Папен. — Кассельский бургомистр не дал им запретительной грамоты. Он побоялся задержать нас, иностранцев. Поэтому пастор Вольф и судовладелец Пуфель отправились на «Вифлеемской звезде» в Мюнден, к начальнику округа рыцарю Рауш фон Траубенбергу.

— Не забывайте, синьор, — сказал итальянец, — что Мюнден лежит вниз по Фульде, а следовательно, на нашем пути.

— Я знаю, Джиованни, — ответил Папен, — но я уверен, что рыцарь фон Траубенберг не даст нашим врагам запретительной грамоты. А потому и Мюнден мы также оставим за кормой, как оставляем сейчас Кассель.

Папен при этих словах взглянул на город, уплывающий назад. Набережная была пуста. Кассельцы, уверенные, что «Дракон» не сможет двинуться раньше чем через два дня, не побеспокоились даже о том, чтобы выставить на реке пикеты или перегородить Фульду бревнами на цепях, в тревожные времена запирающими кассельскую гавань.

Папен прошел на корму. Остановившись над тройным колесом, сыпавшим каскады водяных брызг, долго наблюдал его работу. Папен давно заметил, что такие вот неподвижно закрепленные лопасти, входя и выходя из воды плашмя, дают очень маленькую полезность гребного действия. А потому он решил при первой же возможности переоборудовать колеса поворотными лопастями. О конструкции этих лопастей и думал сейчас Папен, забыв обо всем окружающем, о врагах, оставшихся позади, в Касселе, и о врагах, ждавших его впереди, в Мюндене.

Гривастая волна, несясь по ветру, догнала «Дракона» и обдала корму его мокрой пылью. Папен встряхнулся и отошел к машине. Надо было сменить Модильяни.

Машина Папена не имела еще парораспределяющего золотника, благодаря которому пар толкает поршень то вперед, то назад, а потому машину «Дракона» машинист не мог покинуть ни на минуту. Он составлял как бы неотъемлемую ее часть.

Машинально привычными движениями Папен открывал и закрывал краны парового котла и водяного бака. Мысли ученого были далеко. Как эти вот плоские берега Фульды с одинокими холмами, увенчанными каменными коронами рыцарских замков, проходили сейчас мимо «Дракона», так и прожитая жизнь медленно чередой событий, мест, людей проходила перед мысленным взором Папена.

…Вот Блуа, древний старый Блуа, раскинувшийся по обоим берегам красавицы Луары. Здесь-то в 1647 году и родился Дени Папен. Хижина его отца, ремесленника-часовщика, стояла напротив гордого дворца Людовика XII, в «черной комнате» которого был убит Генрих Гиз, зачинщик кровавой Варфоломеевской ночи. И старый Папен часто, беря на руки маленького Дени, говорил, указывая на дворец короля: «Сын мой, в будущей жизни своей держись подальше от принцев и герцогов».