Исход Никпетожа - [32]

— А как же ее крики даже у нас слышны?

— Ну, это, должно быть, когда двери закрыты.

— Странно мне одно, — сказал я, — как это ты видел — и не заступился?

— Да он сейчас же дверь захлопнул, так что я не успел. А то бы обязательно заступился.

— Я на твоем месте открыл бы дверь и попросил бы прекратить.

— Ну, знаешь... у нас это не полагается — врываться в чужие комнаты.

— А если бы, скажем, там убийство происходило, — тогда бы полагалось?

— Так ведь то — убийство.

— Ну, а, по-моему, такое дело хуже всякого убийства.

На этом разговор наш кончился, но я про себя решил этого дела так не оставлять. После этого, когда пришел Корсунцев, я обратился к нему и ко всем соседям с таким заявлением:

— Вот, говорю, — товарищи, с нами рядом происходит такой факт, что студент избивает и даже заколачивает свою жену. Какие этому причины, я, конечно, знать не могу. Может, вы и знаете, но молчите?

— Погоди-ка, Костька, — говорит Корсунцев. — Я, во-первых, не понимаю твоего официального тона, а во-вторых, ты говоришь несколько возбужденно, что с товарищами не полагается. Так что об’ясняйся спокойней и проще.

— Ну, ладно, я буду спокойней и проще. Вы сами понимаете, что этого дела так оставлять нельзя и нужно вмешаться.

— Мы бы давно вмешались,—отвечает Корсунцев,— если бы это было в правилах нашего общежития. Но видишь ли, Рябцев, у нас не принято не только вмешиваться в чужую жизнь, но даже переходить порог чужой двери без разрешения хозяина комнаты. Это создает известное равновесие и спокойствие каждой отдельной комнаты. Представь себе, что кому-нибудь не понравилось бы, что ты встаешь в шесть часов утра, и он пришел бы к нам в комнату и начал бы протестовать? Вполне понятно, что ты послал бы такого субчика ко всем чертям.

— Ну, уж я не знаю, — сказал я, — какое может быть спокойствие и равновесие, когда за стеной лупят смертным боем высокую и худую женщину? Что касается меня, то в следующий раз, когда я услышу, — я пойду и этому Петрову надаю банок. Вот тогда посмотрим, какое у вас будет спокойствие и равновесие!

— Тогда я должен тебя предупредить, — говорит Корсунцев. — Тебе не следует забывать, что ты здесь только гость и живешь, как бы это сказать, на нелегальном положении. Поэтому всякая твоя громогласная выходка, да еще с мордобоем, может окончиться плачевно в смысле выставления тебя вон. Помни, здесь тебе не вторая ступень и не собственная квартира. Во второй ступени мордобой сходил тебе безнаказанно, а на собственной квартире ты бы не рисковал очутиться на улице.

— Это что же, психологическая оборона, Корсунцев? — спросил я ядовито.

— Как хочешь называй. Нет, по-моему, это просто инстинкт самосохранения.

— А я пойду с Рябцевым Петрову морда бить, — сказал вдруг, совершенно для меня неожиданно, маленький парнишка-карел, который живет на угловой койке.

— Ну, и дурак, — с досадой ответил Корсунцев. — Скажи, пожалуйста, Рябцев, почему ты такой колючий? Я сам не знаю, чего я с тобой путаюсь? Пошел тебя кормить — ты там набезобразничал. Устроил тебе ночевку— ты сам из-под себя подпорки вышибаешь. Ведь это же глупо, наконец.

— Рябцев! — вдруг в полном восторге закричал карел, видимо вообразив себе нашу будущую драку с Петровым. — Ты ему давай правая щека, а я ему буду давать с левая щека. Он тогда не убежит, хо!

— Ну,— сказал Корсунцев в заключение,— имейте оба в виду, что я не буду ни на вашей стороне, ни на стороне Петрова.

— А на чьей же стороне ты будешь? — спросил я иронически.

— На стороне правил общежития, — ответил Корсунцев.

23 ноября.

Так как я у всех назанимал, а обедать все-таки надо, — я решил разыскать Сильву. По правде говоря, мне этого очень не хотелось, потому что с Сильвой у меня связано много всяких воспоминаний и мне мучительно было обращаться к ней. Мне сказали, что она в анатомическом театре, и я туда пошел. Так как я никогда там не был, то меня поразил тяжелый и противный запах, который оглушил меня еще в раздевалке. Все время ходили взад и вперед девчата в белых халатах, и я спросил, где найти Сильфиду Дубинину. Мне сказали, что она работает с трупом, и мне пришлось итти в самую анатомическую. Я зажал нос и вошел, но нос пришлось сейчас же разжать, потому что в рот полез необыкновенно противный сладковатый вкус.

На каждом столе лежал ободранный покойник. Около столов толпились профессора и студенты (больше девчата) в белых халатах. Одна какая-то девчина с комфортом расселась на стуле у одинокого трупа на столе и читала этот труп, справляясь с книгой. Немного дальше группа девчат взрезала трупу спину. Глядеть на все это без, привычки было муторно. А тут еще запах. Но, когда первое впечатление прошло, я поразился каким-то особенно деловым подходом к ученью. Когда я взглянул с этой стороны, то анатомический театр показался мне похожим на муравейник, и мне стало неловко, что я торчу здесь без дела.

«Как же разыскать Сильву?» — подумал я, как вдруг бежит она сама с каким-то ножиком в руке.

— Ты что, Владлен, — спрашивает, — к нам, на медфак, переходишь?

— Нет, ты просто мне нужна по делу.

— Ну, ладно, тогда выйдем в раздевалку и поговорим. Только здесь воздух чище, чем в раздевалке. А, впрочем, погоди. У меня прелестный труп, легкий и не жирный, хочешь посмотреть?