Ищущий убежища - [98]

Одежду, в которой Гервез был накануне, уже конфисковали для последующей продажи, и теперь на преступнике была бесформенная хламида из мешковины, рваный нижний край которой доставал до лодыжек. Он шел босиком, его длинная курчавая шевелюра исчезла – Гвин вдруг вспомнил, что отрекающихся полагается стричь, хотя это отнюдь не соответствовало действительности, – и череп Гервеза покрывали клочья неровно обрезанных волос, что выглядело намного хуже, чем если бы его попросту остригли наголо. Насколько Джон знал, в правилах отречения ничего не говорилось о необходимости обязательной стрижки, но он был не в силах лишить Гвина удовольствия хоть немного отомстить человеку из Питер-Тейви.

Когда они показались в дверях, толпа разразилась криками, и в их сторону полетели гнилые овощи. Поскольку опасности оказаться перепачканными подвергались, скорее, официальные лица, чем преступник, сержант прикрикнул на толпу и раздал несколько ударов затянутой в перчатку рукой. По такому случаю он был в парадной амуниции – в кольчуге до колен и круглом шлеме с защищающей нос пластинкой.

Толпа тут же притихла, проглотив оскорбления, и коронер приступил к церемонии. Гвин собрал дюжину мужчин в качестве присяжных, и они выстроились двойным полукругом за спиной Джона, готовые выслушать признание Гервеза. К группе присоединились и два священника из кафедрального собора.

– На колени перед королевским коронером! – выкрикнул Гвин.

Несчастный де Бонвилль опустился на землю. Унижение его было еще более болезненным, учитывая еще недавнее занимаемое им положение в обществе – добротная одежда, кони, деньги, подъем по аристократической лестнице на ступеньку-другую выше тех, кто его окружал.

– Сейчас вы покаетесь передо мной в совершенных вами преступлениях, – раздался хриплый голос Джона. – Признание не будет принято, если покаяние будет неполным или неискренним.

В этот момент регент, опередив архидиакона, произнес новое предупреждение о вечном проклятии:

– И милосердие церкви, а, возможно, и отпущение грехов в будущем, тоже зависит оттого, насколько полным и сердечным будет раскаяние.

Запинаясь на каждом слове, де Бонвилль неохотно повел свой рассказ.

Все началось много месяцев назад, когда прибывший из дальних земель солдат привез в Питер-Тейви новости о Хьюберте и сообщил, что тот в скором времени собирается домой.

– Мы думали, что Хьюберт погиб в Палестине или по дороге домой, – пробормотал его брат. – Многие из тех, кто брал на себя крест, не возвращались домой, поэтому все считали меня настоящим наследником звания и имения отца. – Его раздраженный и упрямый голос зазвучал громче, поднявшись почти до истерического визга. – Когда отца разбил паралич, я управлял имениями, занимался делами, так что наследство должно было стать моим по праву. Я заработал его за три года отсутствия Хьюберта.

Гервез, который всегда завидовал старшинству брата и страдал от его высокомерного отношения, понял, что его планы на получение отцовского наследства превращаются в пыль. Оставалась лишь очень слабая надежда на то, что Хьюберт не выживет во время обратного путешествия. Действительно, гораздо больше крестоносцев становились жертвами болезней и других опасностей, поджидавших их на пути, чем погибало от оружия магометан. Гервез признался, что часто разговаривал с Болдуином, своим сквайром и наперсником, на все лады обыгрывая вероятную смерть брата. Постепенно мечты превратились в навязчивую надежду на то, что со старшим братом произойдет какой-нибудь несчастный случай, хотя обоим казалось, что они, со своей стороны, вряд ли способны сделать что-либо, чтобы чаяния Гервеза стали реальностью.

Затем, по чистой случайности, около восьми недель тому назад Болдуин побывал в гостях у своей знакомой в Сэмпфорд-Спайни и услышал там, что в таверне остановился человек, возвратившийся домой после похода в Святую землю. Желая узнать, не привез ли тот свежих новостей о Хьюберте де Бонвилле, Болдуин разыскал прибывшего и был потрясен, узнав, что Эльфгар является слугой и сквайром Хьюберта. Он направлялся в Питер-Тейви, чтобы объявить, что его хозяин находится в Саутгемптоне и примерно через две недели прибудет домой.

– Болдуин не рассказал сквайру, кто он такой. Он тут же примчался домой и сообщил мне о своем открытии, – заявил Гервез лишенным интонации безнадежным тоном.

После нескольких часов лихорадочного обсуждения они решили, что Эльфгар не должен добраться до поместья со своим известием. Хотя сэр Арнульф вряд ли был бы в состоянии что-либо понять, Мартин, двоюродные братья, да и все другие обитатели поместья прослышали бы о скором прибытии Хьюберта, и тогда ни о какой неожиданности не могло быть и речи.

К этому времени Гервеза прорвало, и в приступе самобичевания он рассказывал обо всех печальных подробностях заговора. Стоя на коленях в грязи, он продолжал исповедь, каждое слово которой жадно ловили присяжные и добрая часть населения Эксетера. Гервез говорил без умолку, голосом, который то становился монотонным, то дрожал от избытка эмоций.

– Мы решили убить Эльфгара и любым образом помешать приезду Хьюберта домой, хотя сделать это было гораздо труднее.