Ищу свою звезду - [9]

Наблюдавшая за сыном мать поддержала гостя.　

— Говорю ему, учись, в консерваторию иди. Так нет же. Слушать не хочет.　

За обедом, осаждаемый вопросами хозяйки. Дымов был вынужден коротко рассказать о себе.　

— Родители у меня железнодорожники, в Подмосковье живут,— словно рассказывая на собрании автобиографию, скупо поведал он, — летаю второй десяток, был за границей, приходилась даже в Нью-Йорке бывать, в Хельсинки, Будапеште, Белграде. Я как-то считал — восемнадцать стран вышло. Жена у меня тоже пилот, на учебном летает. Вот, пожалуй, и все, что сказать о себе имею.　

Прощаясь с Павликом, Дымов серьезно заметил:　

Думается, из тебя бы хороший летчик вышел,—и, наклонясь, к его уху, вполголоса, так, чтобы не услышала Анастасия Яковлевна, посоветовал:

— А рисковать учись разумно — только наверняка.　

* * *

Над острозубой стеной леса поднималось солнце. Даже извечно белая пена Кугача чуть порозовела. «Сую надо бы назвать Золотой, — любуясь рекой, подумал Сокол.　

Он только что искупался и теперь неторопливо натягивал на мокрые плечи майку. И тут подъехал велосипедист. Он съехал с моста и правил по тропке к самому водопаду.　

Чуть повыше Кугача велосипедист спешился, неторопливо сбросил морскую тельняшку и серые, не по моде узкие брюки. Широкоплечий, загорелый, лобастый, с татуировкой на плече, он лениво потянулся и зашагал к реке. Берег, к которому он подходил, был скалист и обрывист: от него сразу же «с ручками». 　

«Неужели здесь купаться решил? — подумал Сокол.— Или Кугача не знает?» 　

Не замечая Сокола, парень с разгону бросился в воду. Тело его на миг промелькнуло в воздухе и без брызг вошло в воду. Вынырнув, парень лег на бок и не торопясь, даже лениво поплыл к противоположному берегу. Сокол, волнуясь, следил за пловцом. «Ведь утонет, черт, утонет».　

Но парень, по-видимому, переплывал в этом месте реку не однажды. Не поворачивая головы к гудящему водопаду, он работал лишь одной рукой, легко и размеренно. Тело его толчками подавалось вперед.　

Достигнув середины Суи, пловец рывком перевернулся на грудь и перешел на кроль. Руки его, словно плицы пароходного колеса, замелькали быстро-быстро. Красноватые, позолоченные зарею крепкие волны ударяли его в голову. Но упрямый пловец уже прорвался через опасное место и, снова перевернувшись на бок, спокойно поплыл к темной расщелине берега. Через минуту он взобрался на пологую каменистую горку и, похлопывая себя по груди, зашагал к мосту.　

Молодец! — подивился Сокол, натянув, наконец, прилипшую к телу майку.　

Глава IV

Стоял обычный для Карелии серый июньский день. С неба сыпал мелкий, как пыль, дождик, земля чавкала под ногами, смолой прилипала к лопатам.　

— Прорва проклятая, — ругался Игнат, — третий день сеет и сеет, не покуришь толком.

— Известно, Карелия — царская ссылка, — отирая рукавом мокрое лицо, процедил сквозь зубы старший сын Фока.　

— Людей за грабеж и душегубство ссылали, а мы, дурачье, сами пожаловали, — поддержал брата Дмитрий, — в Раздолье теперь небось солнышко... вишни...　

— Замолкни, кликуша! — грубо оборвал его Булатов. — Тебе только дай пример, заскулишь, как кобель на луну.　

Дмитрий, с усердием втыкая, лопату в вязкую землю, пробурчал: 　

— Да я что, папаня. Я только так, к слову.　

— Помни: к слову — быть бы только здорову. А остальное само собою приложится.　

Игнат вылез из канавы и сердито, бросил:　

— Ты, Фока, пригляди, а я отлучусь ненадолго.　

— Будь покоен, папаня, сидеть не дозволю.　

Фока проводил отца вороватым взглядом и, когда тот скрылся за сваленной на дороге густолистой березой, подмигнул черноглазой жене Марьянке.　

—Перекур с дремотой, грабари! 　

На повороте тропинки Игнат нагнал Сокола.　

— Вйктор Петрович! Задержись на минуту.　

Виктор остановился. 　

— А, Игнат Тимофеевич, — искренне улыбнулся он. — Что, небось, как и у лесорубов, насчет спецодежды жалоба?　

Густой баритон Булатова чуть дрогнул обидой.　

— Я, Виктор Петрович, не дите изнеженное, с пеленок  жалобам не приучен. Да и не о деле я... Надо бы по душам покалякать... Вечером у себя будешь?　

— Заходи, Игнат Тимофеевич.　

— Добро. На закате пожалую.　

В сумерки Игнат явился, как и обещал, с почтительной медлительностью вытер о циновку сапоги, прошел в комнату.　

— Один, Виктор Петрович? — спросил он, кладя на табуретку массивный сверток.　

— Как видишь, Игнат Тимофеевич. Присаживайся…　

Булатов внимательно осматривал комнату, прощупывая хитроватым взглядом ее незамысловатую обстановку.　

— Жидковато твое хозяйство,— задумчиво произнес старик.　

— Какое хозяйство? — не понял Сокол.　

— Говорю, живешь ты, Петрович, как охотник в шалашике. У того все хозяйство — ружье да патронташ на поясе. Ну, а у тебя этажерка да книги.　

— Я же только что институт окончил… — начал было оправдываться Виктор. 　

— Это отговорка, Петрович, — перебил Булатов. — За то время сколько над нами командуешь, пора, бы на бугорок из болота выбраться. Разгона хватает. Только ты, видно, смирен больно.　

— Насчет болота что-то не совсем понимаю,— смутился Виктор.

Старик ничего не ответил. Он подошел к окну и, сложив козырьком руку, стал внимательно смотреть в ночную темноту.