Ищу свою звезду - [8]

Никогда прежде Дымову не приходилось спасать утопающих. Прямо около него вдруг подвилась мокрая голова парня, мутные, лишенные мысли глаза… Дымов нырнул и, различив в воде смуглое тело, резко толкнул его вверх к берегу. Обессиленные руки Павлика вдруг впились в плечи: спасителя, потянув его снова ко дну.　

— Не хватайся! Утонем! — громко и властно закричал Дымов. Тело Павлика обмякло, стало как неживое.　

С каждой минутой все более угрожающее ревел водопад. Никто не решался теперь помочь пловцам.　

Совсем близко, в каких-то десяти, пятнадцати шагах от места, где Суя бросается вниз, окончательно обессилевший Дымов уцепился рукой за скалистый выступ. Он вытолкнул на руки людей вялое тело Павлика, а сам, держась за выступу с минуту еще лежал в воде, переводя дух.　

Очнувшись, Павлик увидел перед собой небо, обеспокоенные лица людей. Приподнимаясь на локти, он виновато улыбнулся.　

— Хотел напрямую…　

— Говорил я тебе, — поучительно заметил Сухтайнен, — без тренировки нельзя.　

— Кто меня вытащил? Ты?　

Форей кивнул в сторону Дымова.　

— Вот этот... Если бы не он, мне бы и американку спросить не с кого было.　

Дымов с пренебрежением взглянул на Сухтайнена. 　

— Какой ты к черту товарищ! В глупый риск человека втянул, обманом спор выиграл…　

— Не обманом, а разумом, — неторопливо расчесывая светлые как лен волосы, поправил Сухтайнен, — следующий раз поумнее будет. 　

— Правильно, — согласился Павел. — Следующий раз я еще попробую.　

Павлик неуверенно шагнул к лесу. 　

— Пора домой. — Он качнулся, схватился за ствол сосны.

Слаб, ноги будто чужие... -　

— Я провожу, — взял его под руку Дымов.　

Когда Дымову нравился человек, он знакомился с ним легко и просто. Он ввел Павлика в его небольшую квартирку, поклонился хозяйке.　

— Матери, пожалуйста, ни гу-гу, — шепнул Павлик и, стараясь придать больше бодрости голосу, сказал: — Это Аркадий Григорьевич, знакомься, мама.　

Вытерев руки о висящее на плече полотенце, хозяйка с той же открытой, что и у сына, улыбкой представилась:　

— Анастасия Яковлевна Чиркова. И давно вы знакомы, Павлик? Что случилось, сынок? Ты заболел?　

— Наплавался я до измору…　

Первое, что бросилось в глаза Аркадию Григорьевичу, — это скрипка. Она висела на небольшом самодельном коврике, на котором были вышиты гарусом две навострившие уши гончие.　

— Играешь? — Дымов осторожно потрогал чехол скрипки.　

— Немного пиликаю. Инструмент мне в наследство от дяди остался. Дядя был музыкант, я, правда, его не помню, по фотографии только.　

— Что же он, умер?　

— Может, и жив. В революцию за границу сбежал. Был в офицерском чине, военным оркестром командовал. Побоялся, что в России мужики его музыку понять не сумеют, куда-то на Балканы подался. Вначале писал из Болгарии, а потом перестал.　

— Музыка — вещь хорошая, — опускаясь в кресло, задумчиво произнес Дымов, — жаль, что ты нездоров, а то бы попросил сыграть.　

— Почему нездоров? Вот вы, наверно, измотались порядочно, говорят, из-за меня чуть концы не отдали.　

— По правде говоря, струхнул я изрядно, — сознался Дымов. — А деваться некуда. У нас, у лётчиков, таков уж закон — человек человека в беде оставлять не должен.　

Павлик с завистью посмотрел на нового товарища. Невысокий, худощавый, в штатском костюме, он ничем не отличался от других — и вдруг летчик! В понятии Павлика летчики должны быть все геркулесами.　

— А из меня отец моряка хотел сделать. Были на море, Аркадий Григорьевич?　

—Над морем бывал…　

— Я без моря скучаю, а душа к другому лежит..　

—К музыке?　

— Музыка хороша на досуге… Нет, хочу инженером-энергетиком стать. Недавно вечерний техникум кончил, хочу в институт. Осенью экзамен сдавать надо бы, да вряд ли придется — в армию срок подошел.　

Дымов поднялся с кресла, извинился и стал прощаться.　

— Обижаете, Аркадий Григорьевич, посидите немного, о себе расскажите.　

— Полчаса посижу, но с одним условием — пусть музыкант свое искусство покажет. А насчет рассказов прошу извинить, двух слов связать не умею.　

Павлик взял скрипку и остановился посреди комнатки. Маленькая, тесно заставленная мебелью, она казалась теперь еще теснее: крупная фигура музыканта заполнила в ней все свободное место. В широких руках Павлика смычок и скрипка выглядели настолько хрупкими, что, казалось от первого же прикосновения к ним рассыплются. Дымов боялся рассмеяться: таким забавным выглядел со скрипкой в руках его юный товарищ. Но первые звуки поразили Дымова задушевностью, мелодичностью и силой. Теперь он с восхищением смотрел на своего молодого знакомца, на его крупные, но быстрые руки. Простое, невыразительное лицо парня с широким, чуть приплюснутым носом и большими пухлыми губами преобразилось. Смычок замер. Глаза Павлика несколько секунд сохраняли отчужденность, потом, словно стряхнув, навязчивый сон, он спокойно положил на кровать скрипку и спросил с присущим ему добродушием:　

— Знаете, что я играл?　

Дымов почувствовал, что краснеет.　

— Баркаролу Чайковского помните? — не дожидаясь ответа, пояснил Павлик. 　

Хорошо… — облегченно вздохнул Дымов, — играешь ты здорово, я бы сказал, мастерски.　

—Какой уж там хорошо! Учусь только, подмастерье.