Исчезновение Йозефа Менгеле - [23]

34

Менгеле с яростью отпихивает Марту и швыряет об стенку тарелки, расставленные на столе к обеду. Выпучив побагровевшие глаза, он вопит как безумец, воет взбесившимся волком, как орал в Освенциме, увидев на перроне пару близнецов, Марта не узнает его, боится подойти ближе, а он швыряет приборы, бокалы, подсвечник, все, что попадается под руку, потом вприпрыжку несется в спальню, засовывает в спортивную сумку какие-то вещи, кипы банкнот, свой паспорт, прыгает в машину и газует с места, уносясь как вихрь и не удостоив ее даже взгляда. Впору волосы на себе рвать – как же он был наивен, как самонадеян. Круглый идиот, дурак безмозглый, насмехался над Эйхманом, который живет под чужим именем, а сам занесен в реестры под своим собственным! Теперь его может затравить даже младенец! В пути Менгеле едва не задавил нескольких пеонов – он летит со скоростью ракеты, прямо на север, к Парагваю, уйти в тень в Парагвае, ему так нужно успокоиться, если немного повезет, в конце концов все уладится, аборты, подавший в суд журналистишка, ничего, его семья влиятельна, все можно купить за деньги, достаточно сговориться о цене, и пока еще никто не выдавал ордера на его арест.

Менгеле находит временное пристанище в Асунсьоне. Его принимают фон Экштейн и Юнг; приходят навестить Зедльмайер и Алоис. Большой Карл устал, и теперь бразды правления мультинациональной фратрии – в руках у младшенького, любимчика. Троица долго совещается и просит совета у Руделя. Летчик, ныне доверенное лицо Стресснера и привилегированный посредник парагвайской армии, которой он поставляет оружие, успокаивает беглеца: Парагвай под Стресснером – то же, что Аргентина Перона: опасаться тут нечего, и можно купить землю, страна хоть и коррумпированная и безалаберная, зато стабильная, и никто не станет докучать ему. Бледный Менгеле скрежещет зубами: «Только не сейчас!» В Буэнос-Айресе он начал жить заново: роскошный дом, успешная фармацевтическая лаборатория. Алоис и Зедльмайер ободряют его: торопиться не надо, каждый год в суды поступают тысячи исков, и большинству не дают ходу, а пока он в Парагвае, они доверят ему новую миссию – продавать гидронатор сельскохозяйственных удобрений, наделавший шуму в Европе.

И снова вокруг Менгеле только грубое мужичье, ухабистые дороги, невыносимая жара Чако. Но сердце у него не на месте. Его терзает смутная тревога, черные предчувствия, его жизнь снова грозит рухнуть, и за рулем он вспоминает о картине из мюнхенской Пинакотеки, так ужасавшей его в детстве: Иона во чреве кита, пророк, мгновенно проглоченный морским чудовищем. Приятели говорят, что он изменился, преждевременно постарел. Вызывавший восхищение элегантный интеллектуал превратился в молчаливого и раздражительного субъекта. Однажды после обеда он обругал сына Юнга, с которым повторял школьный урок по биологии. На вечеринках, которые его друзья устраивают у бассейна, он лишь надкусывает угощения, одиноко стоя в уголке, смурной, взвинченный. Когда фон Экштейн пытается заговорить с ним, Менгеле отделывается нервной ухмылкой. Ему становится спокойней лишь с четой Хаасе, с Мартой и Карлом-Хайнцем – они в эти последние месяцы 1958-го регулярно его навещают. Племянник становится мальчиком любезным, воспитанным и рассудительным, достойным гравюры Дюрера, которую Менгеле получил на свое сорокалетие. Они всей семьей отмечают Рождество и Новый год у Юнгов. Нацисты пьянствуют, пусть 1959 год будет для всех полной чашей; Менгеле, чтоб не сглазить, стучит по дереву.

Срок его визы подходит к концу, и он решает вернуться в Буэнос-Айрес.

35

Он еще не знает, что его выслеживает другая ищейка – австрийский коммунист, ветеран испанской войны, бывший узник Дахау и Освенцима, где работал личным секретарем главврача Эдуарда Виртса. Этого человека зовут Герман Лангбейн, он не забыл доктора Менгеле и никогда не верил в его смерть. На его след напал, случайно увидев объявление о его разводе в 1954 году. Двумя годами раньше он стал одним из сооснователей Международного комитета жертв Освенцима, чтобы добиваться выплат компенсации выжившим в концлагере и помогать им предавать суду своих палачей, собирая о них информацию и свидетельства. Терпеливо, скрупулезно Лангбейн наводит справки и копит доказательства против Менгеле. Он уверен, что тот живет в Буэнос-Айресе, он заручился посредничеством аргентинского адвоката, принимавшего участие в процедуре развода. Собранное досье Лангбейн посылает федеральному министру юстиции, но тот заявляет, что это не в его компетенции: заниматься делом Менгеле должна прокуратура земли. Судьи недовольно хмурятся – везде, кроме Фрибурга, последнего известного места жительства Менгеле: там он в конце войны помог обустроиться Ирене. И тамошний прокурор 25 февраля 1959 года выдает ордер на его арест – по обвинению в преднамеренных убийствах и покушениях на убийства. Лангбейн настаивает: Менгеле – в Буэнос-Айресе, и Министерство иностранных дел обязано запросить у аргентинского правительства его экстрадицию.

Зедльмайер телеграфирует Менгеле об этой новости, раскрытой ему одним из его информаторов в полиции. Да, теперь уж не увильнешь, надо продавать и виллу, и доли в «Фадро Фарм», закрывать банковские счета, скрываться в Парагвае. Нет никаких признаков того, что новое либеральное аргентинское правительство, избранное демократическим путем, будет так же милосердно к нацистам, как его предшественники – перонисты и военные. Буэнос-Айрес вполне может согласиться на запрос Бонна; Менгеле обезумел от страха, он на грани нервного срыва, когда набивает коробки своими научными журналами и машет ручкой партнерам по фармацевтической лаборатории, ничего им даже не объяснив. От Марты и Карла-Хайнца, остающихся в Аргентине, но вынужденных переехать, он требует абсолютного молчания. Обнимает их – и до встречи в Асунсьоне, «вскорости».