Исчезновение Ивана Бунина - [45]

– Я не могу назвать Бунина близким другом, – объяснил он начальнику канцелярии министра. – Мы несколько раз виделись с ним, когда я бывал в Провансе. Но то, что произошло, выше моего понимания.

– Мы живем в смутное время, – философски вздохнул чиновник. – Лично меня уже ничего не удивляет.

– Что вы собираетесь предпринять?

– Для начала – проинформировать министра.

Два дня спустя в баре Люксембургского сада Жид вновь встретился с агентом Коминтерна Йосипом Брачем. Тот настаивал, что ничего не знает об исчезновении Бунина. Жид не поверил ни единому его слову и честно предупредил Брача, что приложит все силы, чтобы разобраться в этом деле.

– Я уже говорил вам раньше, на этом самом месте, что высоко ценю Бунина. Кроме того, я с уважением отношусь к тем, кто занимается отбором кандидатов на Нобелевскую премию. Моя позиция не изменилась. Я попросил бы вас донести ее до всех заинтересованных лиц. До Довгалевского, до сотрудников Коминтерна и ОГПУ. Мне известно о ваших связях. Имейте в виду, ничто не помешает мне взяться за перо и поделиться с газетами всем, что мне известно. Так им и передайте!

В тот же день Андре Жид позвонил Ромену Роллану в его швейцарскую резиденцию в Вильнёве и сообщил об исчезновении Бунина и Муромцевой. Самый верный из попутчиков Коммунистической партии Франции выслушал новость с удивлением и недоверием.

Роллан был убежден, это ужасное происшествие не имеет никакого отношения к деятельности благородного Советского Союза. Он требовал у Жида перестать распространять слухи о том, что за случившимся стоит ОГПУ, и повторял: в это нелегкое время нет ничего важнее защиты родины социализма.

На следующий день Жид столкнулся на Елисейских Полях с Луи Арагоном, который только что вернулся из Москвы. Тот завел свою обычную демагогическую шарманку, стараясь, впрочем, оживить унылую мелодию личными впечатлениями. Арагон сообщил, что в советской столице скоро пройдет учредительный съезд Союза советских писателей, который представит миру сталинское видение литературы и искусства.

– Эти идеи сообщат всемирной литературе революционный порыв, которого ей так не хватает! Я сам сейчас работаю над стихами, проникнутыми философией нового общества. Вы, надеюсь, читали мой «Красный фронт»?

Жид помнил страстную поэму Арагона, в которой тот призывал открыть огонь по Леону Блюму и дрессированным медведям социал-демократии. Невероятно резкий текст наделал много шума в прессе и литературных кругах. С него начался разрыв Арагона с Андре Бретоном и сюрреалистами.

– Я назову мою новую поэму «Ура, Урал!», – продолжал Арагон. – Это будет мой творческий вклад в грандиозную работу по переделке мира в соответствии с заветами нашего любимого вождя. Планы пятилетки – вот о чем сегодня должны писать пролетарские писатели!

– А Бунин тут при чем? – спросил Жид, потрясенный равнодушием певца сталинского строя к судьбе русского писателя.

– Да плевать на этого предателя большевистской революции. Пусть идет к черту! Мне он не интересен.

Чтобы польстить Жиду и умерить его раздражение, Арагон заговорил о фильме, который задумал снять совместно с Луисом Бунюэлем. В основу сценария должен был лечь роман Жида «Подземелья Ватикана», а снимать картину планировали в Москве – советские кинодеятели уже заинтересовались и предлагали помощь.

Жида не удивляла популярность Арагона в Советском Союзе – стоило тому открыто заявить о своей симпатии к большевикам, как его книги начали издаваться в СССР тысячами экземпляров. Времена, когда Арагон печатался крохотными тиражами за свой счет, давно миновали.

Глава 25

Париж, февраль 1933

Медлительность чиновников французского Министерства иностранных дел повергала Андре Жида в отчаяние. Он грозился предать письмо Бунина огласке, чего, собственно, и требовал русский писатель. Жиду представлялось, что это дело – не уголовное, а в первую очередь политическое, и решать его следовало именно в политической плоскости.

Жид считал, что обязан действовать. Так, вернувшись из Африки, он развернул настоящую кампанию против крупных корпораций, нещадно эксплуатировавших и презиравших африканцев, и заклеймил колонизаторов в своей книге «Путешествие в Конго». Только давняя дружба с начальником министерской канцелярии не позволила ему безотлагательно выполнить просьбу Бунина.

Как только в Министерстве иностранных дел Франции стало известно об исчезновении русского писателя и его супруги, здесь немедленно создали специальный комитет, который обязали ежедневно информировать министра о развитии ситуации. «Пропал политический беженец, находящийся под защитой Французского государства!» – негодовал министр. С учетом того, что Бунину прочили очередную Нобелевскую премию по литературе, дело принимало особенно неприятный оборот.

Пока что эта окутанная тайной история не успела просочиться в прессу. Бунин в письме не сообщал никаких подробностей. Министр несколько раз перечитал послание и не нашел ничего конкретного.

Тем временем в министерстве составляли, тщательно взвешивая каждое слово, адресованную Москве официальную ноту протеста. Ситуация оставалась неопределенной, и министр настаивал на осторожности и напоминал своим сотрудникам, что идет подготовка к крайне важным переговорам с Москвой.