Исчезновение Ивана Бунина - [27]

Теперь Литвинов понял, какие чрезвычайные обстоятельства побудили Сталина срочно вызвать к себе его и Менжинского. Из второстепенного персонажа, каким он представлялся наркому в последние месяцы, Бунин превратился в фигуру первого плана, а его дело приобрело государственную важность, грозя пошатнуть позиции Советского Союза на международной арене.

– А теперь я хочу послушать вас, товарищ Литвинов. Что вы намерены делать, чтобы не допустить награждения Бунина и обеспечить триумф нашей социалистической литературы? – спросил Сталин с плохо скрытой в голосе угрозой.

Нарком почувствовал опасность, и сердце у него заколотилось. Ставка была высока. Он продолжил докладывать обстановку вокруг Нобелевской премии, не забыв льстиво поддакнуть Сталину:

– Разумеется, мы должны поставить заслон этому антисоветчику Бунину! От этого зависит место СССР среди других стран.

Литвинов рассказал, какую замечательную работу проделала советский посол, товарищ выдающихся достоинств, среди членов Шведской академии. Менжинский, слушая его, хмурил брови, и у наркома мелькнула неприятная мысль: а что, если тот обладает какой-то дополнительной информацией, полученной из других источников? Исключить этого было нельзя. В конце концов, Менжинский был самым осведомленным в стране человеком.

Желая подчеркнуть, что лично он с самого начала уделял пристальное внимание решению этой проблемы, Литвинов сообщил, что им удалось привлечь к содействию шведского премьер-министра, чье вмешательство, по словам Коллонтай, будет иметь первостепенное значение.

– Этот подонок Бунин ловко всех обставил, – буркнул Сталин, рассеянно выслушав наркома. – Все козыри у него. Он наверняка получит эту премию.

Литвинов побледнел. Он чувствовал, что у него почва уходит из-под ног. Доклад не произвел на Сталина ни малейшего впечатления. Но почему? Даже сообщение об участии премьер-министра оставило его равнодушным. Что задумал вождь?

Наркому было хорошо известно, что бесполезно пытаться перехитрить Сталина, ледяной взгляд которого не предвещал ничего хорошего. Разговор между тем приобретал все более бессвязный характер. В неожиданном приступе ярости Сталин принялся проклинать шведских социал-демократов, и делал это достаточно долго.

Литвинов понял одно: Сталин собирается взять дело в свои руки. И отступать он не намерен.

– Товарищ Коллонтай проинформировала меня о том, что слухи о награждении Бунина имеют под собой все больше оснований, – отчеканил Сталин.

– Все больше оснований? – пробормотал Литвинов. – Что вы имеете в виду?

– Коллонтай звонила мне. Согласно данным, полученным ею из надежных источников, к награждению этого отщепенца следует отнестись со всей серьезностью.

Литвинов опять почувствовал, как намокает рубашка на спине. Значит, Коллонтай его обошла.

– Судя по всему, в политических и литературных кругах Стокгольма выдвижение Бунина уже ни для кого не секрет, – с сарказмом в голосе продолжил Сталин. – Весь город обсуждает этот наглый плевок в лицо нашему героическому народу. И все наслаждаются нашим унижением.

Сталин выглядел расстроенным. Действительно расстроенным. Подтверждались его худшие опасения. Накануне торжественного провозглашения наступления новой эры – эры социалистического реализма, – назначенного на август 1934 года, лауреатом Нобелевской премии по литературе будет объявлен махровый антисоветчик.

Многоопытный дипломат Литвинов утратил дар речи. В комнате повисло тяжелое молчание. Сталин громко хрустнул подагрическими пальцами – дурной знак. В кабинет проскользнул Поскребышев и спросил, не пора ли подавать обед, поскольку шел уже четвертый час.

– Не надо! Я не голоден, – не интересуясь мнением остальных, буркнул Сталин.

Помощник исчез.

– Так кто из писателей уже получил премию? – вдруг спросил Сталин, словно вообще был не в курсе ситуации. – Объясните мне, почему Россия до сих пор ни разу не удостоилась этой награды? Почему лауреатом не стал Горький? И почему в тридцать третьем году премию получит не он, а этот презренный отщепенец?

Литвинов понимал, что у Сталина есть ответы на все эти вопросы. Собравшись с духом, он объяснил, что в первые годы существования Нобелевской премии ее прочили Льву Толстому, но в 1910 году тот скончался, и награждение не состоялось. Вскоре умер и Чехов. Что же касается Горького…

– Что вы можете предложить, чтобы избавиться от этого контрреволюционного отродья? – перебил Сталин, не желая выслушивать жалкие оправдания подчиненного. – Если шведский премьер-министр от страха наделает в штаны и не добьется нужных результатов, нам конец. Не будем забывать, что этот социал-демократ Ханссон один раз уже предал рабочий класс. И может предать снова, несмотря на комплименты, которые он расточает в адрес нашего полпреда. Необходимо искать иные пути. И немедленно.

Литвинов и Менжинский в растерянности переглянулись. Атмосфера в комнате накалилась.

– Кто-нибудь подумал спросить мнение Максима Горького? – неожиданно поинтересовался Сталин. – Я считаю, он мог бы принести нам пользу в этом деле.

– Согласен с вами, Иосиф Виссарионович, – отозвался Литвинов. – Я даже не удивлюсь, если он до сих пор поддерживает связь с Буниным.