Исцеление Мидаса, или Новая философия жизни - [16]

Осужденный возразил:

Не в этом дело, очень вас прошу, во имя гуманности, во имя всего святого, помогите мне выйти отсюда. Мне кажется, что я сплю, вижу ужасный сон и никак не могу проснуться. Сон меня засасывает. Как вязкое мерзкое болото. Беспросветные сумерки окружают меня. Помогите мне проснуться.

Еще Кальдерон говорил, что сон есть жизнь, а жизнь есть сон. И что же вас не устраивает?

Я не могу поверить, что нахожусь в камере. Это отвратительно. Я прошу вас...

Я бы хотел быть вам полезным, но...

Повторяю вам вновь и вновь, я не виновен. Неужели вы можете послать на смерть невиновного?

Не могу вам поверить. Наш самый справедливый суд в мире не может приговорить к смерти невиновного. Ошибка исключена.

Господи, это разговор слепого с глухим. Господин начальник. Вы - моя последняя надежда. Неужели вы не понимаете, что настоящий преступник не стал бы так цепляться за жизнь. У него проснулась бы совесть и заставила бы его согласиться с карой.

Дорогой мой, жизнь бесценна и вы совершенно правы, борясь за нее. Но вы проиграли, вас уличили в преступлении. Нужно смириться. Со мной пришел священник, он обязательно поможет вашей душе, поскольку я не могу помочь вашему телу.

Мне не нужен священник, мне нужна свобода.

Не богохульствуйте! Вы сошли с ума. Или же ломаете комедию, что не менее отвратительно.

Жестом начальник тюрьмы приглашает священника занять свое место, поворачивается спиной к осужденному и, не прощаясь, уходит. Священник осеняет преступника крестным знамением и приготовляется услышать исповедь.

Осужденный бросается на колени, протягивает руки в мольбе к священнику и начинает быстро и нелогично умолять:

Отец, умоляю, помогите мне. Спасите меня.

Именно для этого я и пришел, чтобы спасти твою бессмертную душу.

Дело не в моей душе. Я, конечно, грешен. Я мечтал стать великим художником. Я рвался к славе, к деньгам. Я тратил время и силы на женщин, на выпивку, на свои работы. И бог понимал меня. Он помогал мне находить и то, и другое, и третье.

Что вы несете, богохульник? Как вы собираетесь предстать перед Господом? Надо собрать все свои душевные силы, чтобы заслужить прощение.

Так помогите же мне. Спасите меня. Я вовсе не преступник. Преступники те, кто засадил меня в камеру.

Не упорствуйте в заблуждении. Иначе я не смогу помочь вам. Вслушайтесь в мои наставления.

Не нужны мне наставления. Я прошу реальной помощи. Выведите меня отсюда. Я хочу жить. Я хочу на свободу.

Вы кощунствуете, сын мой. Бог ждет от вас покаяния.

Все это враки. Бог ничего от меня не ждет. Если бы он действительно существовал, он бы давно спас меня, ибо знал бы, что я ни в чем не виновен.

Я не могу больше это выслушивать. Я ухожу. Вы сами виноваты, сын мой. Я не смог дать вам отпущение грехов, и вы умрете без покаяния.

Священник разворачивается и уходит. Бормоча еле слышно о том, что он тоже грешник, что ему самому надо было бы стать на колени и попросить у осужденного прощения и благословения.

Осужденный садится на нары и застывает в долгом молчании, видимо, о чем-то напряженно размышляя.

22

Почему я должен умереть? Умереть преждевременно, не истаяв, как льдинка в горячем чае; не высохнув, словно вяленая рыба; не распавшись на мелкие детали, как изношенный от старости механизм.

Конечно, все люди умирают, но обычно умирают от болезни, от невозможности справляться с рутинным ходом жизни, устав быть шестеренкой бессмысленного шевеления и обихода.

Но я-то, я не успел высказаться, не успел договорить, не успел запечатлеть на холсте и бумаге свой особый мир. Только во мне он просиял золотом куполов, синью утреннего неба, ярким солнечным блеском, оттеняемым укромными местечками, столь удобными для пряток; только во мне нашли отзвук неисчислимые книги и книжечки, которые столь ласково льнули к руке то матовой гладкостью, то дешевой шершавостью, открывая через посредство типографских значков чувства и мысли моих предшественников; только во мне свили гнездо страсти, одновременно святые и греховные; завязанный творцом узел противоречий я столько лет пытался развязать негнущимися от восторга бытия пальцами или же перегрызть зубами; и вот кто-то решил за меня и вот-вот разрубит самую сердцевину моей плоти, отменит гармонию дисгармоничного, погасит внутреннее сияние, которое только и оживляло внешнюю статику.

Господи, какая же чушь все мои былые мечтания, жажда признания, славы! Вот совершенно случайно одна из моих работ стала всемирно известной, культовой.

Говорят, что в музее к ней настоящее паломничество; дескать, "Желтый квадрат" врачует мигрень и эпилепсию, обостряет зрение и дарует удачу в делах коммерческих; учащиеся приходят к картине, чтобы она помогла справиться с экзаменами; девушки, чтобы вернуть возлюбленного; юноши, чтобы отсрочить призыв в армию; престарелых людей она избавляет от подагры и простатита.

Только мне она ничем не помогла, вернее, усугубила мои страдания.

Впрочем, что это я, ведь "Исцеление Мидаса" и меня исцелило от суеты сует, от моих бредовых мечтаний; я получил все, что хотел; имя мое вписано в Пантеон знаменитых художников, ни одна энциклопедия не выходит без моей фотографии и обширного хронографа свершений моей жизни.