Ирония фарта - [3]

На этот раз на небольшом полотне были изображены цветы, обычные полевые цветы. Казалось, что можно протянуть руку и собрать букет.

— А я видела такие цветы у озера. Помнишь, мы там сидели в траве и смотрели на стрекоз? Ты для меня это нарисовал? — спросила Натали, почти уткнувшись в картину носом.

— Нарисовал для тебя, конечно для тебя, мое золотце.

— Значит, эта картина моя?

— Картина твоя только сегодня. Завтра я ее унесу, — отрезал Сергей.

— Ну, пап…

— Натали, ты уже большая и должна все понимать. Месяц назад к нам приезжал дядя, помнишь? Ты с ним смотрела картины. Так вот, он эту картину уже купил, — сказал Сергей и отхлебнул чаю.

— Как он ее купил, если она здесь? — искренне удивилась Натали.

— Вот так и купил. Рассказал, что должно быть изображено на картине, какого примерно она должна быть размера, заплатил мне за нее. Завтра я заберу ее и отнесу ему, — спокойно объяснил Сергей, допивая чай.

— Это нечестно, это мои цветы.

— Натали, не капризничай. Цветы твои, а картина — того дяди, — Анастасия не любила, когда ее дочь расстраивается, тем более по пустякам.

— Знаешь, — обратился к жене Сергей, — если этому странному типу понравится работа, то он закажет еще, так, гляди, и заработаю немного.

— Ты постарайся, очень прошу тебя, в сентябре фрукты начнутся, Натали надо хорошо кушать, чтобы не болеть потом зимой. А у меня зарплата только в октябре, — Анастасия старалась в такие приятные минуты не говорить о серьезных вещах, а поэтому перевела разговор.

— А ты мне покажешь, где растут эти самые цветы?

— Покажу, мама.

— Собирайся, идем. Мы соберем их и засушим, и эти цветы будут с тобой всегда.

— Даже зимой не завянут? — удивленно спросила Натали.

— Даже зимой, милая.

Они быстро собрались и пошли к озеру, где на больших лужайках за дорогой были заросли чертополоха, дикой гвоздики и лютиков. А отец Натали, оставшись дома в тишине, спокойно пил чай и грунтовал холст под новую картину. Шло лето 1995 года. 

2

Родители Натали часто уезжали вместе по делам, иногда отправлялись к кому-нибудь в гости. И тогда Натали оставалась вместе с дядей, братом мамы. В отличие от Анастасии Рудольф был беспокойным, неуравновешенным человеком, не любил детей, да и к сестре подчас относился крайне пренебрежительно. Однако Анастасия всерьез считала, что родственников не выбирают, что они такие, какие есть, и точка. Рудольф недолюбливал Натали, и она отвечала ему тем же: не то, чтобы она хулиганила, нет. Как все воспитанные девочки она старалась лишний раз с ним ни о чем не говорить. Просто заниматься своими делами, играть с куклами, рисовать, смотреть телевизор и не обращать на присутствие в доме дяди ровным счетом никакого внимания.

Рудольфа бесило такое отношение. Он ревновал Анастасию к ее дочери, считая, что сестра чересчур ее балует, а Сергей слишком мягок в воспитании. Иногда на Рудольфа нападала тоска, и он мог сидеть часами, глядя в одну точку и молчать. Бывало, что Рудольф сначала сидел где-нибудь в комнате, разглядывая картины и рисунки, развешенные на стенах, а потом вдруг ни с того, ни с чего вскакивал, начинал бегать по дому и на всех кричать. Однажды в порыве ярости он бросил в Анастасию маленьким графином, стоявшим на этажерке.

— Зачем ты так? — спросила его Анастасия. — Разбил такую красивую вещь.

— Это тебе, так, вот, — пробурчал Рудольф. — Знать будешь.

Анастасия, молча, собрала осколки, а через полчаса Рудольф уже, как ни в чем не бывало сидел на кухне, помогал чистить картошку и рассказывал какую-то смешную историю.

Как ни странно, Сергей тоже старался не обращать внимания на Рудольфа: его более заботило творчество, как он любил шутить, поставленное на коммерческие рельсы. За последнее время он продал несколько картин, и были еще заказы, что при тотальном безденежье, инфляции и прочих малоприятных факторах действительно спасало. Тем более, платили очень даже неплохо. К тому же, Сергей не хотел ссориться с Рудольфом из-за жены. Понимая, что Анастасия любит Рудольфа как брата, Сергей боялся сделать больно, прежде всего, именно ей.

С тех пор, как Натали стала ходить в музыкальную школу, многое изменилось. Она как будто стала спокойнее, но за этим спокойствием скрывалось что-то, что происходило у нее внутри, и было доступно и понятно только ей самой. Для окружающих все это выражалось в том, что Натали вдруг поднимала крышку пианино и начинала наигрывать нечто странное, затем, раз за разом, превращавшееся в отдельные музыкальные фрагменты.

— Тише, тише, не бей так по клавишам, и сядь прямо, — говорила Анастасия в таких случаях, — и вообще, может, порепетируешь этюды?

— Мама, потом, я сейчас играю другое, — серьезно отвечала Натали.

Анастасия не вмешивалась. Спустя некоторое время из комнаты начинали сначала неуверенно, а затем тверже и тверже звучать монотонные этюды из Баха или даже развеселые пьесы Якушенко. Натали всегда стремилась заглянуть немного вперед.

— Милая, по-моему, тебе рано пока это играть.

— Мне нравится, мама. Вот послушай, — и Натали, неуверенно перебирая пальцами, пыталась сыграть что-то интересное на ее взгляд.

Рудольф терпеть не мог моменты, когда Натали садилась за инструмент. Казалось, что вот-вот он сорвется, подбежит, оттолкнет девочку от пианино — и разобьет его вдребезги. С такой ненавистью он наблюдал за Натали, что она отворачивалась и старалась не смотреть на него совсем, а из комнаты выходила боком, тихо-тихо.