Ирод - [55]

На этом тщеславии Ирода он и построил свой будущий трон. Эврикл льстил ему, как только может льстить такой ловкий интриган болезненному честолюбию. Он ковал для Ирода такую сеть льстивости, какую когда-то Вулкан сковал Марсу и Венере. И Ирод скоро запутался в этой сети. Запутались в ней и Антипатр, Александр и Аристовул, и даже лукавая Саломея.

Когда, наконец, все очутились в его сети, а сам он был засыпан золотом со стороны Ирода и Антипатра, Ирод услыхал от него такое признание:

— В благодарность за твои милости ко мне, царь, я дарю тебе жизнь, — таинственно сказал он.

— Как! — в страхе отступил Ирод.

— Да, жизнь! — продолжал наглец. — Как воздаяние за твое гостеприимство, я приношу тебе свет... Уже давно выточен меч, и рука Александра простерта над тобой. Ближайшее осуществление заговора я предотвратил тем, что притворился сообщником его. Александр сказал мне: «Ирод не довольствуется тем, что сидит на не принадлежащем ему троне, что после убийства нашей матери раздробил ее царство, он еще возвел в престолонаследники бастарда, этого проклятого Антипатра, которому предназначил наше родовое царство».

Ирод тяжело дышал, как бы во дворце не хватало воздуха; но демон продолжал:

— Да, он говорил мне: «Я решил принести искупительную жертву памяти Гиркана и Мариаммы, так как из рук такого отца я не могу и не должен принимать скипетр без кровопролития. Каждый день меня всяческим образом раздражают; ни единого слова, срывающегося у меня с языка, не оставляют без извращения. Заходит ли речь о чьем-либо благородном происхождении, то без всякого повода приплетают мое имя. Ирод говорит тогда: „Есть один только благорожденный — это Александр, который и отца своего презирает за его простое происхождение...“ На охоте — говорит — я вызываю негодование, если молчу, а если хвалю, то в этом усматривают насмешку. Отец всегда сурово со мной обращается, только с Антипатром он умеет быть ласковым. Поэтому, — говорит, — я охотно умру, если мой заговор не удастся». Демон приостановился.

— Дальше!.. Дальше!.. — задыхаясь, проговорил Ирод.

— Если же мне — говорит — удастся убить отца, то я надеюсь найти убежище прежде всего у своего тестя, Архелая, к которому легко могу бежать, а затем у императора, который до сих пор совсем не знает настоящего Ирода. Я — говорит — тогда не так, как прежде, буду стоять перед Августом, трепеща перед присутствовавшим отцом, и не буду только докладывать об обвинениях, которые он лично возводил тогда на меня! Нет — говорит — я прежде всего изображу императору бедственное положение всей нации: я расскажу ему — говорит — как у этого народа высасывали кровь поборами, на какие роскоши и злодейства были растрачены эти кровавые деньги, что за люди те, которые обогащались нашим добром и которым дарили целые города. Затем — говорит — я еще буду взывать о мести за моего деда и мать и сорву завесу, скрывающую все ужасы и гнусные дела нынешнего царствования, тогда — говорит — надеюсь, меня не будут судить как отцеубийцу.

— Га! — в ярости задыхался Ирод.

Слова демона, измышленные вместе с Антипатром и Саломеей, тем более душили тирана Иудеи, что в каждом из них чувствовалась подавляющая правда... Ирод ее чувствовал!

— Смерть родному змеенышу! Смерть обоим!

С разрешения Августа над ними назначается суд в Берите — ныне Бейруте. Юношей ведут закованными в соседнее с Беритом местечко Платану.

На судьбище сто пятьдесят судей, делегатов, все владетели Сирии, римские власти и ни одного защитника! Даже Архелая не пригласили, а обвиняемых не допрашивали!

Обвинял сам Ирод, который, даже по свидетельству своего панегириста, Иосифа Флавия, «вел себя на суде как безумный» ...Юношей осудили на смерть.

— Правосудие попрано! Правда исчезла! Природа извращена! Вся жизнь полна преступлений! — раздались страстные крики у самых дверей суда, когда среди собравшегося народа пронеслось слово «осудили».

Это взывал к народу старый воин Ирода, Терон, которого тут же убили камнями клевреты Антипатра.

Александра и Аристовула... удавили...

И что же? Возвратившись в Иерусалим из Берита, Ирод, спустя некоторое время, созывает все свое многочисленное семейство, всех жен, которых у него было девять, Дориду, Мариамму, дочь Симона первосвященника — самарянку Малтаку, Клеопатру, уроженку Иерусалима, Паллиду, Федру, Эльпиду, Мариамму, свою родную дочь, сестру только что удавленных Александра и Аристовула, их детей: Ирода от Мариаммы, Антипу и Архелая — от Малтаки, и ее дочь Олимпиаду, — еще Ирода и Филиппа — от Клеопатры, Фазаеля — от Паллиды, Роксану — от Федры, Саломею — от Эльпиды, наконец, Салампсо и Кипру — от своей дочери Мариаммы, которая была и женой его, а ее дочери — следовательно — его дочери и внучки в одно и то же время.

Созвав это странное семейство с таким путанным родством, он приказал Ферору, Антипатру и Саломее пригласить в это почтенное собрание несчастных вдов только что удавленных сыновей своих с их детьми — Глафиру с Тиграном и Александром, Веронику — с Иродом, Агриппою и Аристовулом и двумя девочками — Иродиадой и Мариаммой.

Убитые горем робко вступили две молоденькие вдовы со своими малютками-сиротами в это торжественное собрание. Увидев крошек, Ирод заплакал, этот зверь плакал искренними слезами. При виде осиротелых детей он вспомнил то утро, когда задумал утопить юного первосвященника, Аристовула, в бассейне своего иерихонского дворца, он поднял на галерее иерусалимского дворца маленького голубенка, выпавшего из гнезда, голубенка, при виде беспомощности которого у него сердце заныло невыразимой жалостью. Теперь он увидел таких же беспомощных птенцов, которых сам же он сделал сиротами, и заплакал, закрыв лицо руками.