Ирландское сердце - [222]

Сирил остановился.

– Но вы уверены, что он мертв? – настаивала я. – В таком бою должна была иметь место большая неразбериха. Может быть, ему удалось скрыться. Может, он арестован. Может…

– Ах, Нора. Я видел, как он умер…

– Нет, нет… – прошептала я.

– Потому что я вошел туда с армией, Нора.

От неожиданности я даже встала.

– Вы – что?

– Эти убийства нужно как-то останавливать, Нора. Дев никогда не сдастся. Питер Кили не должен был умереть. Никто не должен был. Но правительство Ирландии нельзя уничтожать.

– Уходите, – прервала его я. – Немедленно. Убирайтесь отсюда. Не могу вас больше слышать.

Я вытолкала его за дверь.

Из тумбочки рядом с кроватью я достала фотографию Питера.

– Питер, я почти не знала тебя, – обратилась я к нему.

Мы так мало пробыли вместе. Всего-то горстка дней, растянутых на много лет.

Воспоминания, из которых я соткала свою великую любовь. Мой нежный Питер. Мужчина – полная противоположность Тима Макшейна во всех отношениях. Мы могли бы быть счастливы вместе. Мне хотелось плакать. Рыдать. Но я могла лишь сидеть и молча смотреть на его снимок неподвижным взглядом.

* * *

– Он погиб за Ирландию, – сказала Мэй, когда нашла меня на следующее утро в той же позе.

Огонь давно перегорел. В комнате было морозно. Она засыпала в камин уголь, положила скомканную бумагу и подожгла. Пока пламя разгоралось, она говорила о чести, о настоящей храбрости, об Ирландии.

– К черту Ирландию, – огрызнулась я. – Это не страна. Это фантазия какая-то. Ненавижу Ирландию.

– О нет, Нора, – нахмурилась Мэй. – Не говорите так.

– Все это нужно как-то остановить, Мэй, – продолжала я.

– Остановить? Но как? – спросила она. – Не можем же мы сдаться несправедливому правительству.

– Которое выбрал ирландский народ, – уточнила я.

– Люди просто не понимали. Профессор сказал бы вам то же самое.

– Но он не может, Мэй. Теперь он не сможет сказать мне уже ничего.

Йейтс предупреждал нас. Кровавый прилив. Монстр, грубый зверь, который – как там у него сказано? Да, ползет в Вифлеем, чтобы там родиться. Йейтс прав. Было выпущено на волю зло.

– Как вы не видите этого, Мэй? Разделенная Ирландия – вот чего хотят британцы. Теперь они могут заявить, что ирландцам их умилительная страна нужна лишь для того, чтобы порвать ее на части. Уилсон на том свете со смеху покатывается над тем, как ирландцы убивают друг друга.

– Пока что, – поправила меня Мэй. – Но это не навсегда. Вы должны верить в это, Нора. Питер умер за то, чтобы эта мечта осуществилась – так и будет. Обязательно.

Мы не заметили Сирила, который вошел сам. В руках у него была бутылка виски.

– Да как вы посмели… – начала я.

– Так ведь перемирие, девочки. И Питера Кили помянем. «У зарослей ив плакучих с любимой я был молчалив», – распевал он, пока искал стаканы, наливал в них виски и становился у камина. – «Но молод я и дурной был, а ныне я полон тоски», – закончил он.

А я поймала себя на том, что наконец-то все-таки плачу.

– Sláinte, – сказал Сирил и одним глотком выпил свой виски. Мы с Мэй последовали его примеру.

Потом мы до ночи сидели и говорили про Питера. А затем я заснула.

Февраль, 1923

– Чума на оба ваших дома, – сказала мадам Симон.

– А на французском есть фразы, эквивалентные по смыслу? – поинтересовалась я, когда мы с ней вдвоем обедали в «Л’Импассе».

– Множество, – ответила она.

Уже прошло два месяца с тех пор, как умер Питер, а в Ирландии все еще продолжались бои. Не настоящая война, а вылазки в духе «зуб за зуб», не приносящие особого перевеса ни одной из сторон. Что должен был думать Питер, когда понял, что студент, которого он учил любить Ирландию, предал его? Или когда увидел Сирила в рядах армии? Умереть из-за игр политиков. Ужасно. Я очень злилась из-за того, что не смогла даже оплакать Питера должным образом. Я сказала об этом мадам Симон, которая в ответ произнесла странный звук – что-то вроде «пт-т», – на который способна только настоящая француженка. И за этим последовал стремительный поток французского.

– Lentement s’il vous plaît[204], – попросила я ее.

И тогда медленно и рассудительно мадам Симон преподала мне урок истории. Неужели я не осознаю, что каждый раз, пересекая площадь Согласия, прохожу по месту, где когда-то стояла гильотина?

– Казни были популярным развлечением, – сказала она. – Причем казни не только короля, королевы и аристократов, но и самих революционеров. Друзей, ставших врагами. Робеспьер обезглавливал своих бывших друзей, пока в конце концов и сам не потерял голову. O Liberté, que de crimes on commet en ton nom!

– О Свобода, – вслух перевела я, – какие только преступления не совершались во имя тебя! Что ж, сильно сказано, мадам Симон.

Она выразительно фыркнула. Неужели я могла подумать, что это ее слова? Non, нет. Слышала ли я когда-нибудь про мадам Ролан? Жанну Мари Флипон?

У мадам Ролан был свой салон, рассказала мне мадам Симон, где тайно собирались французские революционеры-заговорщики. Американцы приходили туда тоже.

– Бенджамин Франклин? – уточнила я. – Томас Джефферсон?

– Думаю, да, – кивнула она.

Все были благодарны ей за вкусную еду и вино. Это было малопонятно и удивительно для революционеров, которые не были выходцами из зажиточных семей, пояснила она.