Ирландский прищур - [12]

* * *

В ту ночь никто не спал в нашей спальне, полной светом звезд, сумерками этого необыкновенного вечера на исходе лета и безудержным шепотом девчонок, рассказывающих, как они провели время со своими партнерами. Сквозь вполне внятное бормотанье их мелодичных голосков я расслышала громкий шепот моей самой близкой подруги Финнулы Маллой, рассказывавшей Мойре Мойлан, как она сидела на коленях у своего, как она выразилась, веселого старичка-пехотинца, и ответ Мойры, сообщившей, что это еще ничего, она может рассказать и поболе, если захочет, – что она, я полагаю, и сделала едва слышным, но весьма оживленным голоском. Рассказы продолжались, перемежаясь писклявыми вопросиками, заглушаемыми внезапными взрывами смеха. Не единожды появлялась Сироткина Мама и призывала нас успокоиться, хотя, думаю, ее саму переполняли глубокие воспоминания о майоре.

Что касается меня, в ту ночь я не произнесла ни слова и почти не обращала внимания на шепотки. Я не сомкнула глаз, но довольство наполняло меня так, что я не могла себя вести, как ребенок или малолетняя девчонка. Удовлетворенность моя была слишком серьезна, чтобы ею делиться.

Дорогая Сироткина Мамочка!

Как Вы можете убедиться, я жива и радушно принята в семье капрала Стека – вернее, в уцелевшей части этой семьи. А знаете ли Вы, всеми нами любимая Магушка «Святой Марты»: я не могу даже выразить, что меня больше воодушевляет – Ваше доверие ко мне и разрешение поехать к Стекам или те необыкновенные возможности для самообразования, которые дает мне пребывание в этой семье. Настроение у меня от этого таково, что кажется, будто я постоянно слышу, как звонят колокола сельской церкви, хотя мне прекрасно известно, что внутри никого нет.

Я скучаю по Вам.

Никогда в жизни не думала, что смогу жить и дышать, не видя и не слыша Вас. Но именно это сейчас и происходит. Кроме того, Мамочка, я не имела ни малейшего представления о том, что существует жизнь иная, нежели в «Святой Марте». Оказывается, существует.

Я скучаю по Вам.

Разве я могла не понять, что действительно злоупотребила Вашей мудростью в тот день, когда представила на Ваше рассмотрение приглашение капрала Стека, и после пары вопросов, заданных с такою задумчивостью на Вашем прекрасном лице, какого я еще никогда не видела, и после продолжительных совещаний с майором Минфордом Вы объявили, что да, я могу поехать в Высокие Кресты Келлса [1], хотя я сама даже толком не понимала, хочу ли я этого? Я ведь сознавала серьезность проблемы, поскольку нельзя наверняка рассчитывать на порядочность молодой девушки, в том числе и мою собственную.

Но Вы не волнуйтесь, Мамочка. Я скучаю по Вам. И достойна того доверия, которое Вы мне оказали.

Я пробыла здесь, в Высоких Крестах, трое суток, а может, и двое, и рада со всей возможной искренностью Вас заверить, что не столкнулась ни с одним человеком, ни с одним случаем, толкнувшими бы меня к соблазну. Я по-прежнему та же невинная девочка, которую Вы некогда извлекли из корзины.

Поэтому – верьте мне.

Я буду писать Вам каждый день, по крайней мере, постараюсь, и в следующем письме опишу Вам те события и людей, которых не упомянула сегодня лишь потому, что моей главной целью было выразить Вам свою – не побоюсь этого слова – нижайшую благодарность и, по мере возможности, успокоить Вас.

Пожалуйста, сохраняйте мои письма, чтобы я могла их прочитать все сразу по возвращении.

Признаюсь, искренним в этом письме было только чувство, все остальное – сплошь обман. Тедди смеялся, когда читал его, похлопывая себя по ноге тростью, и я чувствовала себя слегка уязвленной.

Дервла, дорогая, а ты лгунья! Выдающаяся лгунья! У меня в голове не укладывается, как ты могла написать подобное, да еще такой женщине, как твоя названая мать, хотя любой человек с толикой здравого смысла должен понимать, что в собственных глазах, да и в глазах моего майора она представляет собой совершенный образец женщины, умеющей управляться с кастрюлями, и не более того.

Но, Тедди, ведь это же ты велел мне написать письмо и посоветовал, что в нем изложить!

Ты еще и пытаешься спихнуть все на меня! Я никак не мог посоветовать тебе пускаться в эти рассуждения по поводу доверия и добродетели, – право, можно подумать, что ты опытный оратор, с детства изощренный в латинской риторике, а не молодая девчонка, завоевавшая мое сердце.

А вот это уже твоя заслуга, Тедди.

Ну уж нет! Опять валишь все на меня, а ведь ты же все начала и окрутила меня. Так вот, послушай, Дервла, девочка моя, – я и пальцем тебя не коснусь, пока тебе не исполнится шестнадцать, даже и не думай.

Так что мне теперь – ждать, Тедди?

Непременно. И вот что еще, моя драгоценная! Я не позволю Лэки приставать к тебе. Я не потерплю этого! Если этот пройдоха посмеет хоть разок прикоснуться к тебе, Дервла, он ответит перед капралом Стеком, и это зрелище вряд ли доставит тебе удовольствие, дитя мое.

Но в том-то и дело, что причиной всему был мистер Лэки. Если бы не он и не его отвратительный запах, думаю, что Тедди и я так и продолжали бы встречаться раз в две недели, сидеть в нашем заветном уголке, держась за руки и отказываясь от всех развлечений, кроме поездок на несчастных пони. Может, если б не запах мистера Лэки, я бы ни о ком, кроме Тедди, и не помышляла и довольствовалась своими мечтами и думами, в то время как Тедди ловил бы, сидя в «Святом Клименте», звуки моего барабана. Но мистер Лэки был тут как тут со своими пони и желанием угодить – маленький кривоногий человечек, неотделимый от своих до ужаса неухоженных животных, человечек, от которого пахло конюшней больше, чем от его пони. От него прямо-таки несло навозом и невежеством, и как же я ненавидела этот запах! Подсознательно он, конечно, ощущал это, ибо чем больше я старалась его избегать или держаться от него подальше, тем настойчивее он отирался возле меня со своей вечной улыбочкой, не допуская, видимо, и мысли, что я могу воспринимать его маленькую суетливую фигурку, не говоря уж о валившем с ног запахе, несколько иначе, чем он сам. И дважды в месяц, едва только Тедди взбирался на Уточку – так звали убогое создание, – чтобы совершить очередную прогулку, ко мне немедленно приближался мистер Лэки, правда, с ватагой шумных зевак, служивших ему, так сказать, прикрытием, и, якобы без всякой задней мысли, начинал лапать меня по всем местам своими маленькими жесткими ручками, так что, узнай об этом мой Тедди, точно вышел бы из себя. Впрочем, вкусный крем сготовят только двое, говаривала Сироткина Мама, озадачивая этим выражением большинство из нас, пока с возрастом мы не начали понимать, о чем речь. А от меня – высокой, худой, раздражительной девочки – очевидно, исходили, помимо моей воли, некие флюиды, которым мистер Лэки не мог сопротивляться. Да еще Тедди нашептывал в мое чуткое ушко, что, вопреки мнению завсегдатаев кабаков, худенькие более пылко реагируют на поцелуи, чем все эти добродушные пампушки.