Ирландский чай на опохмелку - [10]

-- Сильный талант, но я предпочитаю музыку, где больше гармонии.

-- А я его часто слушаю. Сначала казалось ничего особенного, а потом привязался, не то слово, стал находить резонанс. Может быть, потому, что трепаная моя жизнь напоминает симфонию Шостаковича.

-- Погоди, погоди, какую симфонию?

-- Про его музыку часто говорят, что это ирония или даже цинизм, а это просто -- человеку больно. Какая симфония? Ну, та, где под конец дикий танец или марш, шестая. Такие дела. Вот, вкратце, мой жизненный путь и моя исповедь.

-- Послушай, я ничего не понимаю...

-- Ты не одинок.

-- Нет, серьезно. Ты грозился рассказать про ваши с мамой отношения. И еще относительно этих злополучных денег.

-- Я это и сделал, как умел, плюс дал ссылки на классическую литературу. Во мне, согласись, нетрудно найти сходство с Ромео, Роза -Джульетта, прочие детали -- у Шекспира. Что касается денег, то я их заработал и будучи примерным отцом завещал своему первородному сыну, вот и весь сказ. Я притомился, устал, иду спать. Все.

ТРИ

Несколько вечеров они по настоянию Сергея посещали джазовые клубы, домой возвращались поздно и сразу шли спать. Борис не знал, как себя вести. Картина Руссо теперь висела на стене в комнате Сергея. В субботу, когда заполночь они добрались домой после программы Кларка Терри, Сергей потребовал чаю.

-- Какой музыкант, это надо же! Я, знаешь, пристрастился к джазу недавно и, скорее всего, на ваш американский глаз выгляжу как провинциал. Взапой слушаю то, что здесь давно забыли. Я постоянно кручу диск Кларка Терри с Монком, шестьдесят какого-то года, Там есть одна вещь, "Одной ногой в канаве". Это про меня.

-- А я думал, что твою судьбу отразил Шостакович.

-- Шостакович тоже. Шум смерти не помеха. Ты, небось, злишься на меня, что свое повествование бросил на середине. Не серчай, мужик, войди в положение. Мне эти разговоры дорого даются. Садись, сейчас я тебе все выложу. Как на духу. Значит, так. Второй этап нашей эпопеи, она же сага, продолжался до осени 64-го, до октября, когда я женился. Я дату привожу, чтобы была историческая перспектива. Интересное совпадение, только отгуляли мою свадьбу, Хрущева скинули. Начался новый этап. В жизни страны и в моей жизни. Но вернемся малость назад. Я окончил аспирантуру, защитил диссертацию, стал преподавать политэкономию. Роза после твоего рождения года два провела дома, потом вернулась в свое издательство, гда ей позволяли работать по большей части на дому. Относительно того, какие отношения были в это время у Розы с Юрой, должен тебя разочаровать. Мы с ней этой темы предпочитали не касаться. Думаю, но это догадка, что они все больше отдалялись друг от друга. Юра работал в ТАСС'е, по роду службы был обязан врать на весь мир о том, как все прекрасно в стране победившего социализма. В этом мы все были похожи. И я, и Роза делали на работе то же самое. Но дальше сходство кончалось. Приходя домой, Юра продолжал нести ту же самую бодягу, говорил о преимуществах социализма, о том, что наши люди живут лучше всех на свете и т. д. Я его не сужу, ему не нравилось раздвоение, он хотел быть цельным советским человеком 24 часа в сутки. Среди журналистов сие была большая редкость. Преобладали типы, которые не упускали случая позлословить по поводу глупостей и гадостей родной власти, особенно по вечерам за бутылкой водки. Они могли при случае слезу пустить, однако каждое утро брились, принимали душ и спешили принять деятельное участие в сотворении этих самых гадостей.

Роза читала самиздат и западную антисоветчину, Юра не хотел к этим вещам прикасаться. Она бесилась от его равнодушия к несправедливостям, прошлым и текущим. Это мелочи, отмахивался он, трудности роста, генеральная линия у нас направлена на благо народа. Какая черствость, какое лицемерие, говорила мне Роза, Юра пользуется привилегиями советской элиты, поэтому закрывает глаза на теневые стороны режима. Я пробовал возражать: ты глаза не закрываешь, но благами все равно пользуешься. Ты упрощаешь, горячилась Роза, то, что со мной происходит, это трагическое раздвоение, связанное с двойственностью положения интеллигенции. Я хмыкал, мы ссорились, но скоро мирились.

Сам я старался не углубляться. Мне казалось, что главное -- это личная порядочность, надо не подводить друзей, не обижать слабых, держать свое слово и прочее, остальное не наше дело. Байки, которые я пел на лекциях по политэкономии, ни я, ни мои студенты всерьез не воспринимали. Это было необходимо, обязательно, но не имело отношения к реальной жизни. Все равно, как религия.

С Розой было трудно. Наши отношения держались на любви, я не боюсь этого сказать, но это не была идиллия. Она постоянно металась, всегда чего-то искала, чего не было, может быть, совершенства. Я несколько раз заводил речь, не лучше ли ей уйти от Юры, но все было впустую. Она не хотела, чтобы ребенок, ты то есть, пережил развал семьи. Это была щекотливая тема, и я не находил убедительных аргументов. Вдобавок, Роза была очень близка с Юриной матерью, которая проживала вместе с ними. Та была подругой детства Фиры, Розиной мамы. Словом, роковой узел. Розу беспокоило, что я не читал умных книг, проявлял равнодушие к культуре, остро переживал футбольные события. В этом отношении мало что изменилось с детства, разве что теперь я болел за Спартак. Мало-помалу она приучила меня слушать классическую музыку, не без борьбы, но это ей удалось. Юра доставал абонементы и билеты в самые недоступные места, но сам ходил редко, поэтому я часто сопровождал Розу и maman. Потом пришла очередь иностранных языков. Роза было взялась учить меня французскому, но эта затея быстро выдохлась. Когда я высказал желание переключиться на английский, мы решили, что это имело смысл. Стали искать преподавателя. Лучше Киры никого не найти, заявила Роза. Подруга Кира несколько лет прожила с мужем в Лондоне; разведясь, преподавала язык дипломатам и кагэбэшникам. Дело действительно пошло, через полгода я мог читать настоящие газеты, Times и International Gerald Tribune. Скоро эти занятия пришлось оставить. Знаешь, сказала Роза, у Киры слишком напряженный график. С чужого воза хоть посреди дороги, согласился я. Кира, из-за наших с Розой отношений, отказывалась брать деньги за уроки.