Иосип Броз Тито. Власть силы - [127]

Несмотря на непримиримость большей части иерархов католической церкви к новым властям, францисканцы Боснии и Герцеговины приняли предложение коммунистов о создании под эгидой государства ассоциации священников под названием «Добри пастырь». Словенское духовенство также образовало свою ассоциацию, в основе которой лежали идеи христианского социализма, но хорватская церковь отвергла этот путь. «Добри пастырь» был создан францисканцами на съезде в Сараеве 25 января 1950 года, на котором присутствовали ведущие представители ассоциации православных священников Сербии. Свои приветствия прислал глава мусульманской общины. Вновь созданная организация помогла францисканцам в их давнишней борьбе с духовенством данной епархии за контроль над приходами.

Влиятельный епископ Мостара, известный своими проусташскими настроениями, в то время сидел в тюрьме, но после его освобождения в 1956 году начался численный рост духовенства герцеговинской епархии. В 1968 году Ватикан предписал францисканцам вернуть пять приходов. Они с большой неохотой вернули только два. В 1975 году францисканцы Герцеговины открыто осудили новое папское указание о приходах. В наказание за это непослушание архиепископская епархия и сам архиепископ лишились своих полномочий, а герцеговинские францисканцы потеряли право участвовать в выборах нового генерала ордена. Новый генерал сразу же после выборов призвал братьев в Герцеговине проявить повиновение своему епископу[474]. Однако отношения между францисканцами и тамошним духовенством не перестали быть враждебными, что вскоре доказал и еще один важный эпизод в истории ордена в Боснии-Герцеговине.

Единственным местом в Боснии и Герцеговине, где все три веры действовали вместе в направлении к примирению, была Баня-Лука, к югу от реки Савы. Именно там в годы войны проходили самые страшные массовые казни. В 1971 году Стефан Павлович писал:

В Баня-Луке теперь существует прочная традиция не только терпимости, но и взаимного сотрудничества между православными и католиками, а также между христианами и мусульманами. Монсеньор Альфред Пихлер и его православный коллега епископ Андрей, продолжая работу, начатую их предшественниками после войны, к концу 60-х годов выработали, действуя очень осмотрительно и скромно, модель товарищества церквей, о которой даже в Югославии мало кто знает, не говоря уже о загранице. Оба епископа во многом ведут себя как пастыри общей паствы[475].

Епископ Пихлер прекрасно знал, что в 1941 году православный архиерей Баня-Луки Платон был замучен насмерть усташами, и хотел залечить эту рану. В своем рождественском послании в 1963 году Пихлер признал, что во время последней войны братьев православных убивали по той простой причине, что они были православные, а не католики и не хорваты, а убийцами были люди, называвшие себя католиками и имевшие при себе свидетельства, подтверждавшие их принадлежность к этой вере. «Мы с болью признаем ужасные преступления, совершенные этими заблудшими людьми, – говорилось в рождественском послании, – и мы просим наших православных братьев простить нас, как Христос на кресте простил всех людей. Мы, в свою очередь, прощаем всех тех, кто сделал нам зло или ненавидел нас. Сегодня, собравшись вокруг колыбели Христа, давайте откажемся от всех долгов – и пусть восторжествует любовь». По свидетельству Стеллы Александер, рождественское послание епископа «вызвало глубокий гнев у хорватов-католиков, и в его собственной епархии некоторые священники отказались прочитать его с амвона или же прочитали лишь выдержки из него». Единственной католической газетой, помимо епархиальных ведомостей, в которой это послание появилось целиком, была «Даника», издаваемая проправительственной ассоциацией католических священников Хорватии[476].

В Боснии-Герцеговине, как нигде в Югославии, ощущается гнетущее чувство старинной религиозной вражды и ненависти.

Когда я бываю в Сараеве, и мне случается проходить мимо того места, где на здании висит мемориальная доска в честь убийства, совершенного Принципом, за которое его собратьям по православной вере пришлось заплатить кровью, у меня возникает отвращение, с каждым разом все более усиливающееся. После второй мировой войны власти усугубили оскорбление, наносимое чувствам католиков, тем, что, помимо доски, открыли еще и музей Принципа, а на тротуаре в асфальте отлиты отпечатки его ног. В книге отзывов посетителей музея какой-то английский турист написал: «Отличный выстрел, парень!» В 1954 году, в сороковую годовщину убийства, я встретился с одним из двух оставшихся в живых участников покушения, Цветко Поповичем, который тогда занимал должность главы этнографического отдела Сараевского музея. Он показал мне свои наиболее ценные экспонаты, среди которых были еврейские картины на сюжеты из Старого Завета, такие, как «Моисей и неопалимая купина» и «Авраам и жертва Исаака». Попович, похоже, совершенно не слышал об этих библейских историях, и я пришел к выводу, что работа в музее была для него синекурой, наградой за участие в убийстве, а не за научные достижения. Хотя у него не было настроения разговаривать о том фатальном дне, все же мне стало ясно, что он не испытывает никаких угрызений совести. Попович, как ни в чем не бывало, появился на торжествах, посвященных сороковой годовщине этого страшного события.