Иосиф Сталин. Начало - [7]

И я опять вижу: старый Коба лежит на полу в своей комнате.

…Мы оба учимся в церковном училище. В лучах заходящего майского солнца двухэтажное здание — ослепительно-белое. Городская жара на улице и прохлада церкви. На втором этаже училища — наша церковь. В ней я впервые его увидел.

Та вечерняя служба. Мы оба — крошечные, облаченные в стихари, стоим на коленях, распеваем молитву. Я слышу наши высокие детские голоса. Открыты золотые Царские врата, священник воздел руки к небу. Боже, как уносится ввысь душа! Какой восторг! Какая радость!

— Ты слышишь? — шепчу я старому Кобе, лежащему на полу.

И мы с маленьким Сосо поем над старым Кобой «Покаянную молитву».

Его мать. Солнце падает на волосы, и они вспыхивают — рыжие, золотые. Но лица ее я не вижу. Только руку. Она держит ручку маленького Сосо.

Мама ведет Сосо в церковное училище. И я бегу за ними.

Мы идем по нижней части нашего городка. Здесь живут богачи — армянские, азербайджанские и еврейские купцы… Особняки прячутся в тени за высокими деревьями. Здесь живет и моя семья. Пока его мать будет мыть наши полы, мы с Сосо можем поиграть. Но я не хочу играть. Я смотрю, как Кэкэ моет пол. Наше пламенное солнце падает из окна. Золотые волосы вспыхивают и гаснут. Подоткнув юбку, она сгибается над корытом. Вижу ее загорелые ноги. Как они греховно волнуют меня!

И шепот маленького Сосо:

— Не смей смотреть, убью!

И Сосо бежит к матери, но она, не оборачиваясь, уходит, уплывает от него… летит, согнувшись над полом.

Мы пробираемся сквозь толпу на базаре. Здесь собрался весь наш маленький город.

Я кричу:

— Они все пришли! Все, кто давно умер. Они пришли встретить тебя, Коба!

И старый Коба, лежащий на полу, улыбается.

За нами, хохоча, припустил рыночный дурачок, юродивый. Он вопит:

— Сторонитесь, великий царь бежит! Берегитесь! Спасайтесь от этого царя!..

Сколько раз потом я вспоминал этот крик…

А мы все бежим по рынку… На улице портной снимает мерку. Посыпал золу на землю, заказчик улегся на нее. Портной сидит верхом на заказчике, прижимает его к золе. Теперь в золе — размеры заказчика…

А вот мой обедневший родственник — цирюльник. Выдергивает зуб большими щипцами. Вопит пациент. Вокруг толпа рыночных зевак. Цирюльник победоносно поднимает зуб в щипцах — показывает толпе.

— Наверное, так на гильотине палач показывал отрубленную голову, — хохочет маленький Сосо… и замолкает. Смех застрял в глотке. Навстречу — он.

Он загораживает нам дорогу — черный, низкорослый, худой. Лицо заросло бородой и усами, лоб съеден волосами, бешеные, желтые глаза.

Это отец Сосо — сапожник. Он продал на базаре свои сапоги и уже пьян.

— Дьяволенок! — кричит он сыну. — Выблядок!

Сосо очень похож на него, но отец выдумал, будто Сосо не его сын. Чтобы иметь право не давать в семью деньги. Деньги нужны ему самому — пить.

Он пьян всегда. Но вместо нашего, обычного, пьяного грузинского застольного славословия он грязно ругается и лезет в драку. (Да и откуда быть славословию, ведь он не грузин. Он осетин, переделавший свою фамилию Джугаев на грузинский манер — Джугашвили.)

Постоянный гнев сжигает этого человека, он кричит яростно маленькому Сосо:

— Убирайся домой, дьяволенок!

Я вижу крохотный домик Сосо. И на глазах жалкая лачуга одевается в мрамор. Гигантский мраморный павильон нависает над лачужкой.

— Это ты ведь придумал… — говорю я Сосо. — Чтобы место твоего рождения было украшено, как место рождения Христа.

Мы оба хохочем, и мрамор рассыпается от нашего смеха.

И, словно в детской сказке, вновь перед нами тот убогий домик. У входа сидит на камне — тачает сапоги — мрачный отец Сосо. Он непривычно трезв с утра и оттого ненавидит весь мир.

— Все как тогда, правда? — говорю я Кобе, лежащему на полу.

Но старый Коба молчит…

Мы входим в домик, я и маленький Сосо. В ту единственную комнатку, где они ютятся втроем — отец, мать и сын. Мы спускаемся в место наших детских игр, в прокопченный темный подвал. Скудный свет через окошечко подвала падает на деревянную колыбель, висящую в темном углу.

И наконец-то слышу голос его матери, мягкий, нежный — она хорошо пела.

— В этой печальной колыбели заливались криком двое его старших братиков. Обоих взял к себе в ангелы наш Господь. Только Сосо у нас выжил. В благодарность за дарованную жизнь он будет служить Богу.

— Я буду епископом, — шепчет Сосо.

— Нет, ты будешь простым священником, — шепчет мать. — Они ближе к Богу. Я стану приходить в твою церковь молиться.

И яростный гортанный хохот.

— Ха-ха, — покатывается его отец. — Хорош священник с дьявольским копытом! Он купаться у тебя не ходит. Покажи копыто! — Я вижу, как отец хватает ногу Сосо.

— Не надо! — кричит тот.

Но отец выворачивает его ножку, сдирает жалкий детский ботиночек. И показывает всему миру крохотную ступню Сосо со странно сросшимися двумя пальцами.

— Родила дьяволенка! — кричит отец. — Недаром Бог не хотел твоих выблядков. Двоих забрал! — он гогочет. — А она, упрямая, все-таки родила!

— Что ж ты срамишь нас! Ой, как стыдно, — шепчет мать.

— Мне священник говорил: «Родила сатану». — Дикие пьяные глаза отца. — Убить его надо! К его отцу, к сатане, отправить! — Он вытаскивает нож.