Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005) - [7]

Встретился с Кирнарским, и он, усмехаясь, рассказал, как трудно было ему работать с новым сценаристом, как, придя на просмотр, Бродский гаркнул: «Это вы — редактор? Вас надо распять на экране!»

Как бы вы назвали ваши отношения с Иосифом в те годы? Дружбой? Хорошим знакомством?

Мы, что называется, вовсе не были с Иосифом «накоротке». Поэтому сегодня возникают в памяти странные разрозненные сценки: вот на выпускном вечере в токсовской заочной школе я кричу «во весь голос» своим ученикам-железнодорожникам: «Запомните, мы живем в эпоху Иосифа Бродского! Запомните это имя сегодня!» Они смеются: ну выпил учитель на выпуске, с кем не случается! Еще помню, как в квартире у Травинского Иосиф впервые читал «Шествие». Считалось это действо собравшимися литераторами неким событием: первая большая поэма, написанная Иосифом! (Или ошибаюсь? «Авраам и Исаак» написаны были раньше или позже? Точно помню — «Шествие» воспринималось именно как чтение первого сочинения в крупном жанре. Как этакие бродские «Руслан и Людмила»!) Народу набилось — от стены до стены (я — как свой — усажен был просто на пол…), Иосиф читал нараспев, как шаман на камланиях, я не улавливал почти ни слова. Но четко помню, как был разочарован: решительно поэма эта мне не понравилась… Запомнилось же действо вот почему. Во время антракта Иосиф вдруг высказался: «Ребята, сейчас я буду читать жутко антисоветский кусок». Уж тут-то я вслушивался в «пение» изо всех сил (любил антисоветчину) — но не услышал ни одного интересного слова…

Но в ткань «Шествия» уже были вплетены Цветаева и Данте, Пушкин и Шекспир. А уж проблемы души, добра и зла прямо взяты из Достоевского. И антисоветчины в поэме при желании можно было найти немало.

Думаю, та читка сыграла роковую роль в его судьбе. Не может такого быть по тогдашним временам, чтоб в обширном «незаконном сборище» у ГБ не нашлось хоть завалящего, да информатора! Информатор, конечно, тоже ничего не разобрал в заунывном тексте, но услышал, что там есть «жутко антисоветский кусок». После донесения, думается, и началась разработка операции по удалению вольнодумца из города — но «за тунеядство». Гэбисты не идиоты и, когда у него дома появились их нарочные с ордерами на арест и обыск, то, конечно, те, кто скрывался за спинами «действующих лиц» и планировал комбинацию с «тунеядством», были заранее убеждены: у столь популярного автора не может не найтись каких то антисоветских строк. Вся «игра» велась по сценарию «социалистической гуманности»: можем, мол, запрятать лет на пять за антисоветчину, но «ограничиваемся ссылкой»… Гуманисты! Не сталинские времена!.. Что-то в этом роде и говорили в правлении Союза писателей Ефиму Эткинду, когда тот вступился за Бродского: мол, лучше бы вы поблагодарили органы за гуманный подход. Но номер у них не прошел: Ефим справедливо возразил, что у органов «гуманность не в заводе», слава Богу, мы их знаем, и если б что-то нашли у Бродского политическое, то не смолчали бы, даже если б не вставили эти строки в его приговор… Нет, они принципиально ошиблись в оценке объекта операции, были введены в заблуждение обычным профессиональным недостатком — излишним доверием к оперативной информации. В сущности, даже такой неопытный в конспиративных делах человек, как я, и то выигрывал у них игровые ситуации за счет примитивной дезинформации «оперативных источников». В этом пункте они, обычно люди донельзя недоверчивые, делаются наивными, как дети! На чем и ловятся…

Присутствовали ли вы на суде Бродского в феврале и в марте 1964 года?

Мне, конечно, захотелось пойти на суд Иосифа. Но я, скажу откровенно, побоялся. Недавно женился, очень любил молодую жену, а себя, конечно, тоже знал: если появлюсь на месте, то не удержусь — во что-нибудь вляпаюсь, сяду вслед за Иосифом. Так оно, по сути, и получилось, но — десять лет спустя! Где-то моя бывшая боязливость вызрела гнойником и нарыв прорвался в тот момент, когда я сам предложил Марамзину написать о Бродском статью-предисловие.

А как складывались ваши отношения после возвращения Бродского из ссылки?

После окончания ссылки Иосифа мы более не встречались в Питере. С моей стороны не было желания — Иосиф уже попал в разряд знаменитостей, и соответственно я стал его избегать. Думаю, как ни странно, он тоже охладел ко мне, потому что не забыл историю со сценарием о Павловске. Иосиф, как мне видится, принадлежал к людской породе, что не прощают ни дальним, ни ближним попыток помогать им, тем паче — в каком-то «пробивании». Многое в этом чувстве, по-моему, сгустилось: возможно, и страх соблазна, страх клюнуть на советский успех (тоже ведь был — человек)… И еще отталкивание таланта, изначально ощущавшего свое превосходство над окружающими, оскорбленное чувство от покровительства тех лиц, кого ощущал мелкотравчатыми — своих доброжелателей-«удачников», которым повезло, конечно, в карьере, но ценой-то какой — «приспособились вовы» к житейско-советской модели поведения. Аналогичный тип гения я иногда наблюдаю в истории — скажем, в Рихарде Вагнере. Вспомните, как гений обошелся со всеми «благодетелями» — с дирижером Бюловым, с баварским королем, с Мейербером, вообще с теми евреями в мире музыки, что открыли его, восхищались, ахали и возносили до небес этот «мало кому известный талант»… Такого — не прощают.