Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005) - [44]

.

Вполне возможно так сказать.

В какого Бога верил Бродский?

В какого Бога он верил? Такой вопрос задать можно было бы ему, но я не уверен, что он кому-либо на него ответил. Во всяком случае, на моей памяти у меня был один существенный разговор, когда я крестился в начале шестидесятых годов, в 1964-м, по-моему. Мы шли по Клементовскому переулку, между Пятницкой и Ордынкой, и я спросил у Бродского: "А вы не думаете креститься?" На что он сказал: "I am a Jew". Я уже писал об этом; думаю, что этот мотив отошел у него на задний план с течением лет. Во всяком случае, летом 1995 года, менее чем за полгода до смерти, я получил от него письмо, где он спрашивал меня: "…как вы считаете, Мишенька, принадлежность к той или иной религиозной доктрине расширяет метафизический потенциал индивидуума или его сужает?" Я ему ответил, что несомненно расширяет; но, к сожалению, жить ему осталось уже так мало. То есть можно считать, что, может быть, он и делал в этом направлении какие-то шаги, но как далеко он пошел и что творилось в его замечательно умной голове, я думаю, мы никогда не узнаем.

Вы уверены, что Бродский был некрещеным? Его мать рассказывала Наталье Грудининой, что когда они были в эвакуации в Череповце, женщина, которая его нянчила в отсутствие матери, крестила Иосифа без ведома Марии Моисеевны. Я просила нескольких людей узнать что-нибудь об этом в церкви в Череповце, но это оказалось невозможным.

Абсолютно невозможно. Если бы это была царская Россия, то была бы запись в книжке этой церкви. А в 1943 году, тем паче если это делали без ведома родителей, можно себе представить, как все это делалось. Но это в данном случае не имеет никакого решающего значения и вот по какой причине. Мы знаем, что сейчас 80 процентов людей в России крещены, но к церкви не имеют никакого отношения. Бродский, если он не крещен, имеет перед ними огромные преимущества, тем более что у него были некоторые понятия о религии и некоторое воззрение, которое мы можем назвать религиозным.

Тема смерти — лакмус поэтической этики. Выдерживают ли этот экзамен стихи Бродского в жанре in memoriam?

— Думаю, да. Безусловно. Он был человек мужественный.

Я помню стихи, которые Петр Вайль читал по радио "Свободы" в те дни, когда он умер, совершенно замечательные строчки, которые на меня произвели сильнейшее впечатление. Я, кстати, до сих пор их в напечатанном виде не видел, но сразу запомнил:

Я знаю, что говорю, сбивая из букв когорту, чтобы в каре веков вклинилась их свинья! И мрамор сужает мою аорту[43].

"Главное — величие замысла", — говорил Бродский Ахматовой. Какой из его замыслов вы считаете великим!

Во-первых, это вопрос некорректный, опять замыслы и так далее. Я думаю, что не надо так судить. Бродский ставил перед собой грандиозные задачи в своей поэзии и в восьмидесяти случаях из ста, а может быть и больше, добивался поразительных результатов.

Поставим вопрос по-другому. Как вы представляете себе нарисованную Бродским картину мира?

На этот вопрос не могу ответить.

Бродский сожалел, сказав: "Я так и не написал "Божественную комедию"". Татьяна Щербина утверждает: таки написал, только во фресках.

Видите ли, в чем дело. "Божественная комедия" вообще одна на все времена. Она стоит во времени между Средневековьем и Новым временем. Это совершенно уникальная вещь. Даже Шекспир, который, наверное, не меньше Данте, тоже не написал "Божественную комедию". Этого никому никогда дано не будет, потому что, как мы помним, Пушкин сказал, один только план "Божественной комедии" — как построен космос: Ад, Чистилище, Рай — одно только это гениально. А то, что Бродский сожалеет об этом, и говорит о величии его замысла! Невозможно сравнивать с Данте вообще никого, но в ряду тех великих поэтов, которые следуют в списке за Данте, он занимает отнюдь не последнее место.

А с Пушкиным он выдерживает сравнение!

Вы знаете, Пушкин для России — это тоже…

Наше все!

Это, конечно, идиотская фраза, как вроде "красота спасет мир" у Достоевского, но в нем есть, безусловно, пушкинский элемент в его огромном видимом разнообразии. И быть серьезным и играть, писать хулиганские стихи, лимерики. Например, если сравнить его с Блоком, то Блок будет чрезвычайно однообразен в сравнении с Бродским.

Какую самую большую правду он сказал о нашем времени?

Он сформулировал замечательный этический принцип, который весьма актуален в современном мире — "ворюга мне милей, чем кровопийца".

Свою книгу "Монография о графомане" вы решили закончить смертью Бродского. Как вы узнали о его смерти и как ее переживали?

Я как раз в те дни прилетел в Нью-Йорк, в Нью-Джерси, и собирался в ближайшие дни с ним связаться и встретиться. Я позвонил Алешковскому и спросил, как Иосиф себя чувствует. Он ответил, что плохо себя чувствует, очень плохо, он готовится к следующей операции. Я говорю: "Тогда я ему звонить не буду, ты будешь с ним говорить, скажи, что я здесь, дай ему мой телефон. Пусть он мне сам позвонит, когда ему будет полегче". Это было 27 января, а 28-го утром позвонил мне мой знакомый, который жил тогда в Америке, и сказал, что Бродский умер. После этого мне позвонили с русского радио, и я по телефону что-то говорил. Действительно, для меня это было очень большим переживанием, потому что я летел именно для того, чтобы с ним как следует пообщаться. Мы договаривались, что я прилечу предыдущей весной, и все будет… Вроде понятно, что сердце больное, но казалось, что не его очередь умирать, но Господь так распорядился.