Ион - [45]

За столом Пинтя почти не ел, Лаура и всегда-то ела, как птичка, а теперь едва притронулась к лакомствам, которые им обоим подкладывала Гиги, досадуя, что как раз те, для кого это готовилось, привередничают.

В поздний час юноша наконец-таки собрался ехать. Будь на то его воля, он бы остался и проговорил тут до утра… Херделя посветил ему лампой, а женская половина кричала вдогонку, чтобы он не забыл, что его завтра ждут к обеду. Кстати, дождь перестал, и небо чуть-чуть прояснилось, — наверно, выдастся чудесный день…

Девицы, спавшие в гостиной на одной постели, прощебетали и просовещались далеко за полночь. Лаура несколько раз всплакнула, а когда подумала о второй кадрили и первых турах вальса, поплакала и по-настоящему. Но Гиги всячески нахваливала Пинтю, говорила, что он соединяет в себе все качества идеального мужчины, не забывала попутно и подсмеяться над Унгуряну, над его комичной угловатостью, вечно потными руками, над его нелепой самонадеянностью и была страшно довольна, когда ей удавалось рассмешить Лауру.

И все же в эту ночь Лауре снился только Аурел, будто бы он ее безумно любит и собирается застрелиться из-за Пинти, будто с Аурелом она танцует вторую кадриль, совершенно счастливая, все девицы завидуют ей, а Пинтя, надутый, стоит в углу, как мрачный призрак…

5

В воскресенье, когда колокола отзвонили выход из церкви, Титу поспешил к священнику Белчугу просить на вечер коляску. С замиранием сердца входил он во двор. Давно уж он не виделся с Белчугом, потому что все это время увивался за Розой Ланг. Но он прекрасно знал, что поп, проходя мимо их дома, отворачивался, чтобы не здороваться, а когда недавно встретился в Армадии с Херделей, то притворился, будто не замечает его. Никогда еще до сих пор холодность между священником и учителем не была столь явной, и Титу побаивался, как бы и на него не распространилось неудовольствие попа…

Белчуг только что пришел домой вместе с членами церковного совета, те, глотая слюну, смотрели, как он ест, и дожидались, пока он кончит, чтобы потом договориться относительно постройки новой церкви. Священник был особенно благодушно настроен и встретил Титу бурными изъявлениями дружбы.

— Здравствуйте, поэт!.. Сколько лет, сколько зим не бывали у меня!.. Что новенького слышно в мире муз? Каким счастливым ветром ко мне?

Поэзия была страстью священника, в былые времена он и сам кропал стишки, изливая в них душу, давно, еще до семинарии, когда его пленяли некие нежные голубые глаза.

— Я бы хотел поговорить с вами, батюшка, — сказал изумленный столь радушным приемом Титу, давая понять, что желал бы остаться с ним без свидетелей.

Белчуг живо выпроводил членов церковного совета.

— А ну-ка, отправляйтесь по домам, мне теперь не до вас! Придете после обеда, перед вечерней!

Когда они остались вдвоем, поп налил ему стакан вина.

— Ну, ваше здоровье, и быть вам великим, как Кошбук! — пожелал Белчуг, чокнулся с ним и одним духом опорожнил стакан.

Титу хотел было начать разговор издалека, но священник так обласкал его, что он сразу выпалил:

— Нам нужна бы ваша бричка на вечер… Вы знаете, что нынче бал… Вы же все равно не поедете, а мы…

Судя по доброму расположению духа, Титу ожидал, что священник тут же прервет его и скажет: «Пожалуйста». Но так как Белчуг молчал и хмурился, юноша смущенно осекся, недоумевающе глядя на него… После тягостной паузы поп, потупив глаза в пустую тарелку и поигрывая вилкой, задумчиво и медленно начал:

— Я вам, конечно, дам, но только вам… Вам лично, понимаете?.. Потому что родителям вашим я бы не дал, пускай она лучше сгорит… Вот так! Вам я говорю начистоту: не дал бы… Вы юноша разумный и поймете меня без долгих объяснений. Когда ваш отец приехал сюда, я возликовал всем сердцем, вы это отлично знаете, и делал все, что мог, чтобы быть ему полезным. Я бы никогда не поверил, что он станет моим противником, чтобы не сказать открытым врагом. Пусть он не думает, что я глуп. Я уже давно чувствовал, что он подкапывается под меня, и молчал. Но всему есть предел… всему… Когда у меня открылись глаза, я просто испугался…

Он так и не поднимал глаз от тарелки. Только с крестьянами он был похрабрее. В остальных случаях робел, высказывая кому-нибудь неприятные вещи… Титу сидел как на иголках. Слова священника казались ему несправедливыми и оскорбительными. На минуту у него явилась мысль брякнуть ему какую-нибудь дерзость и на этом покончить. Но это бы значило остаться без коляски.

— Да и вы тоже не обращайте внимания на всякие мелочи, — сказал он потом, когда Белчуг примолк.

Действительно, священник, по-видимому, исчерпал свою отповедь. Он продолжал уже другим тоном:

— А вы знаете, у меня и кучера нет. Мой человек в ночь должен отправиться на мельницу в Думитрицу, ведь на водяных мельницах в Жидовице мелют дорого и плохо, а в Думитрице есть паровая мельница, мучка будет отменная…

— Ничего, я сам буду править лошадьми! — заявил Титу, думая взять за кучера Иона Гланеташу, конечно, без ведома попа.

— Только смотрите, как бы они вас не опрокинули, кони рысистые, застоялые… Счастливо развлекаться!

По дороге к дому Титу предупредил Иона, что вечером возьмет его с собой. Пока шел, он уже примерял мученический венец, собираясь расписать дома, как ему досталось от попа. Но он ничего не смог рассказать, потому что Пинтя был уже там.