Иоанн Мучитель - [86]

На самом-то деле все ясно. Веселье, отравленное страхом, никогда не бывает искренним. Оно всегда с горчинкой.

Глава 17 ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ

Следующий год вначале огорчил, затем порадовал государя, а в конце напугал. Досада шла от того, что прошло полгода, а Мария, как и все прочие до нее, так и оставалась праздной.

Радость же была в том, что его тайная задумка имела продолжение. Прибывший из Англии аглицкий лекарь Раборт Яков, коего прислала сама королевна[82], на расспросы Иоанна о подходящих невестах поведал, что и впрямь имеется некая княжна Хастинская[83], тридцати годков от роду. По матери она — родичка самой королевы, так что жениться на ней не зазорно. А прозывается она тоже по-простому, Марией, то бишь Машкой, ежели по-русски. Словом, дело потихоньку шло на лад.

Вот только успеет ли он туда уехать, не отравят ли его доброхоты старшего царевича, который, благодаря неусыпным трудам государя, со временем все больше и больше начинал напоминать его копию. Во всяком случае, Иван охотно и радостью предавался вместе с ним и казням, и пыткам людей, и разгулам с многочисленными наложницами, не замечая устремленных на него глаз людей, сознававших, что двух зверей подряд не выдержать даже многотерпеливой Руси.

Правда, время от времени в нем просыпалось нечто иное, и он то с головой погружался в святые книги, то высказывал дельные мысли о войне, предлагая свои планы, весьма и весьма разумные, то просил у царя войско, чтобы дать наконец отпор зарвавшемуся ляшскому корольку.

Войско, разумеется, Иоанн не давал, опасаясь, что едва тот получит под свое начало ратную силу, так откуда ни возьмись вынырнет его двойник, поведает царевичу правду о его рождении, и тот повернет полки совсем в иную сторону. О каких ратниках можно говорить, когда даже при выезде куда-либо он старался окружить царевича таким плотным кольцом соглядатаев, что ни одна живая душа не могла поговорить с ним наедине. И разжималось это живое кольцо, лишь когда рядом никого не было или его говоря была пустая, с людишками мелкими, а потому и неопасными.

Но с некоторых пор Иоанн стал примечать, что, возвращаясь из таких поездок обратно в Москву, особенно с южных рубежей, царевич выглядел каким-то не таким — гораздо более задумчивым, нежели обычно. Само по себе это ничего не значило, но подозрительный Иоанн немедленно сделал вывод, что «сучий выблядок», как он называл его мысленно, вновь пытался и опять не сумел ни встретиться, ни поговорить с кем хотел. Это было и хорошо и плохо. Хорошо то, что не сумел. Плохо — что хотел, потому что вполне понятно, с кем именно. Да с воеводами, чтобы привлечь их на свою сторону.

Царю и невдомек было, что настроение у Ивана меняется совсем от иного. Да тот и сам не отдавал отчета, отчего с ним такое происходит, хотя о причине догадывался, и, когда это началось, также помнил хорошо. Даже чересчур. А впервые это произошло, когда он случайно попал в Рясск и поймал на себе чей-то внимательный взгляд. Оглянувшись, он увидел конюха.

В глаза первым делом бросился след от огромного ожога, который покрывал всю правую сторону его лица. Левой царевич не видел — конюх стоял вполоборота, тщательно орудуя огромным гребнем, расчесывая конскую гриву и выбирая оттуда назойливые репьи. Заметив, что царевич обратил на него внимание, конюх вздрогнул и отвернулся.

Казалось бы — пустяк, мелочь, но Иван после этого целый день ходил сам не свой, не понимая, что с ним происходит. На душе было покойно и немного грустно, хотя такую грусть обычно называют светлой. После он еще несколько раз ловил себя на том, что, отправляясь куда-либо, норовит сам зайти за своей лошадью на конюшню. Получалось это непроизвольно, вроде как что-то тянуло его туда.

— Ты кто? — уже перед отъездом спросил он у конюха.

— Третьяк, — ответил тот, не отрывая от царевича глаз. — Третьяк, сын Васильев.

— А это откуда? — указал Иван на багровый след От ожога.

Третьяк неопределенно пожал плечами:

— При пожаре.

— Погорелец, стало быть, — сочувственно кивнул царевич.

— Точно, — согласился Третьяк. — Как есть все сгорело. Наживал, наживал, и на тебе.

— A-а… глядишь чего на меня? — с легкой запинкой осведомился Иван.

— Лик запоминаю. Ты уедешь, а я потом детишкам сказывать буду, яко самого царевича повстречал и даже словцом с ним перемолвился, — ответил конюх, по-прежнему стараясь держаться к своему собеседнику почему-то именно правой обожженной стороной лица.

— Ну-ну, — протянул Иван.

Говорить вроде больше было не о чем, но и уходить почему-то не хотелось. Скорее уж напротив, так бы и стоял тут, лениво перебрасываясь словами, уж больно добрым и участливым веяло от этого человека.

— Больно ты за лошадями хорошо ходишь. Я тебя с собой в Москву заберу, хошь? — неожиданно выпалил царевич и заулыбался, обрадовавшись от того, что нашелся выход, позволяющий почаще видеть неведомо чем приглянувшегося ему Третьяка.

В согласии конюха он не сомневался. От такого не отказываются. Опять же предложил не кто-нибудь, а сам царевич. Одно это дорогого стоит, очень дорогого. Это, считай, даже не предложение, а скорее повеление, пускай и в виде вопроса, но любому понятно, что задан он лишь из приличия. Однако Третьяк ответил неожиданно для Ивана: