Иоанн Кронштадтский - [112]

Без изменений, лишь с незначительными редакционными поправками, осталась глава «О вере», определявшая взаимоотношения государства и православной церкви и обеспечившая ее особое положение и привилегии. Тем самым государство демонстрировало, что даже в условиях революции оно ориентируется на сохранение особых отношений с Русской православной церковью и не предполагает вводить какие-либо принципиальные изменения ни в целом в вероисповедную политику, ни в положение всех других религиозных объединений.

Утверждение новой редакции Основных законов Российской империи совпало с отставкой Витте, ставшей возможной под давлением объединившихся правых сил, жаждавших политического реванша со времен принятия октябрьского манифеста о свободах. С. Ю. Витте был сменен консерватором И. И. Горемыкиным, который должен был, как тогда говорили и писали, сыграть роль «ушата холодной воды» для общества.

Политические партии, бурно нарождавшиеся в 1905–1906 годах, число которых достигало, по некоторым оценкам, около сорока, в своих программных документах и на страницах партийной прессы фиксировали неразрешенность «религиозного вопроса», наличие «стеснений» и «несвободы» в вопросах веры, предлагали свое видение разрешения этого вопроса.

Большинство из них, представлявших, безусловно, наиболее активную и «продвинутую» часть общества, выступало за равенство граждан вне зависимости от их вероисповедной или сословной принадлежности, за свободу совести и вероисповеданий, веротерпимость. Достаточно распространенным было и требование конфискации или выкупа монастырских и церковных земель, что отражало господствующее среди крестьянства настроение. Даже кадеты в своей аграрной программе указывали на необходимость создания «государственного запаса» земли, включая туда и церковно-монастырские земли, который должен был в дальнейшем распределяться (или продаваться) среди крестьян.

Программные положения партий в вопросах свободы совести в основе своей ориентировались на изменение церковной политики государства: отказ от традиционного союза с православной церковью, уравнение в правах всех вероисповеданий и равные их отношения с государством. В целом они укладывались в буржуазную модель вероисповедной государственной политики, соответствовавшей светскому типу государства в его внеконфессиональной форме. Более радикальные требования — отделение (де-факто и де-юре) церкви от государства и школы от церкви — включались в программы социалистических и некоторых других партий (Радикальная, Умеренно-прогрессивная, Свободомыслящих).

Лишь незначительная часть партий, ориентирующихся на сохранение в России абсолютистской монархии, выступала за незыблемость союза между православной церковью и государством, сохранение за Церковью всех ее прав, привилегий и первенствующего положения, то есть — за клерикальное государство в его православно-христианской форме. Эти идеи находили наибольший отклик в крестьянской массе — прежде всего в ее наиболее инертной, малообразованной и даже после Кровавого воскресенья не утратившей своих монархических чувств и взглядов массе.

На 27 апреля 1906 года было назначено открытие заседания первой в истории России Государственной думы. День этот оказался солнечным и теплым. Император Николай II прибыл в Петербург на яхте. Он посетил Петропавловскую крепость и долго молился у гробницы своего отца — Александра III.

А в это время в Зимнем дворце завершались приготовления к торжественному приему депутатов Государственной думы. В Георгиевском зале был воздвигнут трон с красным и золотым балдахином. На нем покоилась императорская горностаевая порфира. В зале, по правую сторону, вдоль белых с позолотою стен разместились члены Государственного совета, высшие сановники в шитых золотом и усеянных орденами придворных и военных мундирах. По левую сторону собрались члены Думы, одетые большей частью в сюртуки и крестьянские одежды.

Высочайший выход начался с отдаленных звуков национального гимна. В зал вошли скороходы в старинных одеяниях, за ними несли государственные регалии — знамя, меч, скипетр, державу и бриллиантами сверкающую царскую корону. Затем шли император, в мундире полковника лейб-гвардии Преображенского полка, обе государыни в белых сарафанах и жемчужных кокошниках, великие князья и княгини, придворные чины. Замыкали шествие фрейлины в русских костюмах и военная свита царя.

После молебствия Николай прошел к трону, неторопливо поднялся по ступеням, повернулся лицом к присутствующим и торжественно, подчеркивая медлительностью движений значение совершающегося, воссел на престол. С полминуты он сидел неподвижно, в молчании, слегка облокотившись на левую ручку кресла… Зала замерла в ожидании.

Министр двора подал государю лист бумаги. Николай, облаченный в порфиру, поднялся с трона и произнес приветственное слово. Его последние слова напутствовали депутатов: «Приступите с благоговением к работе, на которую я вас призвал, и оправдайте достойно доверие царя и народа. Бог в помощь мне и вам!» Зазвучало «ура!» не только на правой, но и на левой стороне.

Волей истории и торжественный прием, и царское обращение к депутатам были первыми и единственными за все время последующих думских заседаний. Вся дворцовая церемония стала, с одной стороны, демонстрацией пышности, роскоши и богатства царского двора и высшего света, а с другой — своеобразными смотринами депутатов нового высшего российского органа — парламента. Надо сказать, что они не задались… Тому свидетельством может быть фраза, брошенная министром двора графом Фредериксом: «Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтобы зарезать всех сидящих на правительственной скамье. Какие скверные физиономии!»