Иоахим Лелевель - [20]

В течение нескольких следующих недель сейм заседал сначала в небольшом городке Закрочиме, севернее Варшавы, а затем в Плоцке. Лелевель все еще играл в сейме большую роль. Он выступил с предложением учредить «звезду стойкости» как памятный знак для тех, кто стойко нес до самого конца службу для родины. Мысль сама по себе прекрасная, но свидетельствующая о том, что и Лелевель считал уже в этот момент историю восстания завершенной. В Плоцке он занимался также вместе с группой друзей составлением рекомендательных писем для деятелей левого направления, отправляющихся в эмиграцию. Эти письма, составленные по единому образцу, гласили: «Мы постановили обратиться к чувствам народов, друзей всеобщей свободы, чтобы они по-братски пожелали принять гражданина… Он пожертвовал всем, что только имел дорогого на родине, ради великих целей прогрессивного человечества. Народы должны оказать ему покровительство».

Польские патриоты были убеждены, как были убеждены в этом и капитулянты, что дальнейшее ведение войны было невозможно. Патриоты надеялись лишь, что вскоре возобновят войну благодаря помощи других народов Европы, поднимающихся против тирании. Лелевелю и его друзьям казалось в этот момент, что самые срочные дела и перспективы действия ждут их теперь в Париже. Таким делом должна была стать организация великого крестового похода народов против Священного союза. Они оставляли позади свой родной дом и своих близких, свое место работы и поле проигранного сражения. Они не оборачивались, наоборот, они рвались вперед, к новым трудам, к новым ждущим их иллюзиям и разочарованиям. 5 октября 1831 года корпус генерала Рыбиньского сложил оружие на прусской границе. 29 октября Лелевель, ехавший спешно и под чужим именем, прибыл уже в Париж.

В течение всей жизни Лелевеля как общественного деятеля период ноябрьского восстания был тем временем, которое раскрыло перед ним наиболее широкие перспективы действия. Голос прогрессивного общественного мнения, выражаемый устами интеллигентской молодежи, призывал тогда Лелевеля принять на себя руководство борьбой за реализацию той цели, которую он сам указывал, а именно объединение борьбы за независимость с социальной революцией. Ученому-историку оказалась не по плечу эта задача, он не сумел указать своим почитателям правильный путь действий, он не сумел также открыто противопоставить себя лагерю контрреволюции. В течение десяти месяцев он занимал половинчатую позицию, поддерживая фикцию сотрудничества сил, принципиально враждебных друг другу, и тем дискредитируя дело, представителем которого он был. Позиция Лелевеля в 1830–1831 годах, несомненно, уменьшала остроту борьбы между представителями имущих классов и теми силами, которые защищали интересы народных масс. Эта позиция постоянно сковывала левые силы восстания.

Можно добавить, что ноябрьское восстание было периодом упущенных возможностей для всех политических группировок. Потерпели поражение контрреволюционеры, которые хотели задушить восстание в зародыше; и дипломаты, рассчитывавшие на помощь иностранных держав; и калишане, верившие в незыблемость параграфов конституции; и демократы, которые не умели сформулировать ясную и осуществимую программу социальной реформы. Как раз наиболее характерной чертой ноябрьского восстания было то, что его руководители не умели ясно определить для себя, к чему они стремятся и какими средствами они должны действовать. И именно в этом всеобщем недостатке концепции следует искать главную причину бесплодной растраты стольких шансов тогдашнего движения: превосходной армии, талантливых военачальников, всеобщего энтузиазма общества, симпатии, какой пользовалась тогда польская освободительная борьба в Европе.

В истории европейского революционного движения польское восстание 1830–1831 годов сыграло значительную положительную роль. Оно сковало почти на целый год силы держав Священного союза, а тем самым укрепило шансы национальных освободительных движений на западе Европы. Конкретно оно способствовало упрочению нейтралитета Бельгии и подъему революционных настроений не только на западе Германии, во Франции и в Италии, но и у чехов, словаков, венгров и южных славян.

Для самой Польши поражение 1831 года стало исходным пунктом дальнейших перемен. В эмиграции оказались представители различных политических направлений, и каждое из них по-своему старалось извлечь опыт из событий последнего года. Особенно активно этот анализ предпринимался левыми силами как в области идеологии, так и в отношении программы и тактики революционной партии. И вновь эти дискуссии в левых кругах касались оценки Лелевеля и роли, какую он сыграл в 1831 году, Лелевеля, который по-прежнему выдвигался на руководящее место в левом течении.

Нетрудно догадаться, что оценка Лелевеля в среде демократических деятелей, которые до недавнего времени внимали ему как оракулу, была теперь весьма критической.

7 На дорогах изгнания

Августовским утром 1833 года по дороге из Эврё в Руан через зеленую равнину Нормандии шел уверенным шагом одинокий путник. Это был человек в возрасте около пятидесяти лет, коренастый, немного сутулый, с густой черной шевелюрой и бледным, болезненным лицом, заросшим плохо причесанной бородой. На нем была синяя полотняная блуза, выпущенная поверх брюк, — обычная одежда французских рабочих. Он шел не слишком торопясь, срывая с придорожных кустов ягоды ежевики и останавливаясь поболтать со встречными. В первом городке по пути он зашел в кабачок выпить кружку пива и часок подремал за столом. В следующем городке он пообедал. В третьем, уже под вечер, он искал ночлег. В маленьком постоялом дворе ему сказали: «Мы принимаем только рабочих». Он отвечал: «Я такой же рабочий, как любой другой». Представляясь, он сказал, что его имя Бенуа (Бенедикт), а фамилия Иоахим. Он провел этот вечер с простыми людьми и выпил с ними несколько рюмок водки. Наутро хозяйка посчитала с него за ночлег полфранка, но он сказал, что это слишком мало, и добавил еще несколько су. Он приближался к Руану, столице провинции, большому фабричному городу над Нижней Сеной. В парижской гостинице он занял хороший номер и вышел осмотреть достопримечательности. Особенно его интересовал громадный позднеготический кафедральный собор; странник внимательно рассматривал каменные скульптуры портала: надев очки и напрягая зрение, он читал латинские надписи на надгробных плитах; вынув бумагу и карандаш, делал записи и срисовывал. Затем он осмотрел витрины букинистов и в конце концов уселся в публичной библиотеке и занялся чтением газет.