Инженеры - [68]

– В каком магазине ты покупал учебник?

Сделав усилие, Тёма хрипло, упавшим голосом, назвал магазин. Так вот куда едет с ним отец. Неужели отец решится войти с ним в магазин и спрашивать то, что и без того уже ясно?

Когда экипаж остановился, отец, уже у дверей самого магазина, спросил сына:

– В последний раз тебя спрашиваю, сколько стоит учебник?

Вихрем закружились все мысли в голове Тёмы, сперлось дыхание и захотелось плакать, но едва слышным голосом он ответил:

– Рубль.

Дверь шумно распахнулась, и в магазин вошел старик Карташев, высокий, в николаевской шинели, бритый, с нафабренными черными усами, с прической на виски, а за ним съежившийся, растерянный, приговоренный уже, маленький гимназистик. Мучительно тянулись мгновенья, когда маленький, серьезный хозяин магазина в золотых очках, в белом галстуке внимательно рассматривал поданный ему учебник. Такой же серьезный и угрюмый стоял перед ним генерал Карташев.

– Все приказчики налицо, – заговорил наконец тихо хозяин и, подняв глаза, спросил Тёму:

– Кто именно вам продал эту книгу?

Тёма ответил:

– Один мальчик.

– Мальчики у нас не продают.

Тёма молчал, потупившись.

– У нас есть мальчики, но, собственно, к продаже они никакого отношения не имеют, – пояснил хозяин генералу.

Затем он обратился к одному из приказчиков и сказал:

– Позовите сюда всех мальчиков.

Пришли четыре мальчика в белых фартуках и стали в ряд.

– Кто-нибудь из них? – спросил у Тёмы хозяин.

Мальчики бойко и загадочно смотрели на Тёму. Тёма тоскливо посмотрел на них и тихо ответил:

– Нет.

– Больше никого из служащих в магазине нет, – холодно сказал хозяин.

И опять наступило страшное томительное молчание. Пригнувшись, Тёма ждал сам не зная чего.

– Вон, негодяй! В кузнецы отдам! – загремел голос отца, и в следующее мгновенье, сопровождаемый таким подзатыльником, от которого шапка Тёмы упала на панель, Тёма очутился на улице.

Видят всё это и из магазина, видит и Еремей на козлах и все прохожие, остановившиеся и смотревшие с любопытством.

Отец сел в экипаж и уехал, не удостоив больше ни одним словом сына.

С вытаращенными глазами, красный, как рак, с грязной фуражкой на голове, как пьяный, в полусознании, поплелся Тёма в гимназию. И вдруг бешеная злоба на отца охватила его. Он громко шептал:

– Ты сам негодяй, ты дурак, я тебя не просил быть моим отцом, и, если б меня спросили, кем я хочу быть, я захотел бы быть одним из тех мальчиков в магазине, которые смотрят весело, без страха и никого не боятся, как я, как будто все время около меня страшная змея, которая сейчас укусит меня!

Он шел дальше и громче и бешенее бормотал:

– Ай дурак, точно мама позволит ему отдать меня в кузнецы, хотя бы я был бы очень рад навсегда отделаться от такого удава, как ты. Ах, если б ты знал, как я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя…

И как теперь, так и тогда под этим бешенством и злобой на отца еще сильнее владело душой чувство бесконечного унижения и стыда.

В тот день он уже не ел швейцарского сыра. Приехавшая к нему мать застала его спящим. Она сидела над своим сыном, зная его манеру спать с горя, когда Тёма вдруг стал возбужденно кричать во сне: «Папа подлец, папа подлец…»

Мать разбудила его, и, сидя на диване, Тёма сперва ничего не понимал, а когда понял, то разразился горькими рыданиями, между которыми, всхлипывая и задыхаясь, рассказал, как и на что он растратил злополучные деньги.

На другой день Карташев опять весь день обмерял Савельева, а вечером подсчитывал.

Вышло триста восемнадцать кубов.

Утром Савельев явился в контору.

Сикорский с обычной гримасой презрения сообщил ему результат и вынул девятьсот шестьдесят семь рублей.

– А вот еще пятьдесят рублей от инженера Карташева за съеденное у вас сало.

– За какое сало? – спросил, как обожженный, Савельев. – За что такая обида еще? Разорили человека и надсмеялись еще.

Он порывисто схватил девятьсот семнадцать рублей и, не трогая пятидесяти, пошел к дверям.

– Жандарм, – сказал Сикорский, – возьмите эти пятьдесят рублей в пользу Красного Креста от господина Савельева.

Савельев, уже в дверях, не поворачиваясь, только досадливо рукой махнул.

Возвратившись в свои балаганы, он рассчитал всех рабочих и отправил, а сам ночью повесился, оставив неграмотную записку: «Погибаю невинно, заплатите, по крайности, мяснику забор четыреста двенадцать рублей. Савельев».

Когда Сикорский прочел эту записку, он сухо сказал Карташеву:

– Каким же образом дорога может заплатить?

– Я заплачу, – с горечью сказал Карташев.

– Это ваше дело, – холодно ответил Сикорский, передавая записку жандарму и говоря ему: – Распорядитесь похоронами, гроб закажите, яму выгребите, крест.

– Нанять священника, как прикажете?

– Пойдите спросите священника.

– Пожалуйста, из моих денег четыреста двенадцать рублей передайте жандарму, – сказал Карташев, вставая и уходя из конторы.

Жандарм ушел к священнику. Немного погодя он возвратился и, вытянувшись, держа перед собой фуражку, сказал:

– Так что священник отказывается, как самоубийца они.

– Ну, тогда без священника.

XVIII

От конца дистанции, со стороны Бендер, до Заима и дальше до станции путь уже был уложен, и накануне была получена телеграмма, что завтра приедет паровоз.