Иные песни - [173]

— Это же более тысячи лет назад, ну да, больше тысячи. Но вот с этим покушением, ммм — а как думаешь ты, собачник?

— Не было никакого покушения.

— Не было покушения, но имеется Вдовец. Чем сильнее я ее любил, тем меньше оставалось Миранды в Миранде. Она уже не могла выдержать ни дня вдали от меня. А поскольку она не была в состоянии меня убить… Можно ли ненавидеть столь красивого щура? Но, можно и любить столь прекрасного щура? Как ты это делаешь, собачник?

— Вечерняя Госпожа наверняка была бы в состоянии меня убить.

— Ах, Шулима, она. Так. Тебе везет. Но твоя первая…

— Это было случайностью. Собаки.

— Случайности бывают всегда. Но ведь тебе ведома та бешеная боль после ее смерти, та чудовищная ненависть, отчаяние, которое само по себе есть ненавистью. Ведь ведома же, ведома.

— Во мне нет ненависти к людям.

— Это благороднее, чем презирать их. Необходим порядок и страх, еще — иерархия сильной власти, порядок подданства, в котором никогда не случится возможности перемешаться слабым с сильными, господ с рабами, любви с послушанием. Ты же и сам знаешь.

— Чернокнижник один.

— Можешь не верить, но эта морфа уже ожидала меня. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — она ждала меня, была готовой, необходимой, обладающей целью. Здесь именно посредством нее ведет дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенцию, что была более древней, чем он сам, он правильно считал керос. Погляди. Зимняя радуга…

— Это лунная ладья разрушает твой бестиарий.

— Красиво. Много веков назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но потом представил, кто мог бы родиться из подобного союза и остался со своей властью. Понятия не имею, кто привел на свет Искривление, но это был не я. Что говорят кратисты ее бывших земель о ее возвращении?

— Она не возвращается.

— Возвращается, возвращается. Я слышал, будто бы Навуходоносор должен помазать твою дочку, собачник, воспитанницу Лакатойи. Так что — возвращается. Погляди. Снова пока…

Их дыхания, трещащий под каблуками хрусталь, шелест неожиданных перемещений — Аурелия подняла глаза.

Иероним Бербелек вытаскивает стилет с подобным языку пламени из груди крати… — человека, который был кратистом. Вытаскивает, глядит на него решительно и снова вонзает — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой сорочке мужчины. На этот раз Иероним Бербелек опускает стилет, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально гладкой ткани собственного плаща.

Максим Рог неуверенно отступает, шаркая ногами в хрустале. Рука встречает приставленное к окну кресло, он садится — а точнее, валится в него. Сорочка уже вся красная.

Иероним Бербелек стоит над ним, держа стилет на отлете, с извилистого лезвия спадают карминовые капли: кап, кап, кап. Иероним Бербелек стоит и ждет, вглядываясь в тяжело дышащего Рога.

Максим переводит взгляд на Аурелию.

— У меня пересохло в горле, — говорит он, указывая на что-то рядом. Лунянка откладывает кераунет, подходит к столу, подает Рогу кубок с вином. До конца дней своих она будет размышлять: зачем так поступила.

Максим берет кубок, но уже не подносит его ко рту. Рука опадает на подлокотник.

Он улыбается эстлосу Бербелеку.

Лишь спустя несколько долгих-долгих мгновений Аурелия понимает, что Рог уже мертв.

— Кириос… — начинает было она, но стратегос не реагирует.

Девушка возвращается за кераунетом. От рогатых голов занялись одежды убитых, горит вся куча трупов, сладкая вонь отупляет мысли. Аурелия внезапно чувствует страшную усталость. Огонь на ней гаснет, доспех замедляется.

От двери она еще раз оглядывается. Начал падать снег, и первые белые хлопья оседают на лице, на предплечье, на окровавленной сорочке Рога. Сейчас, после смерти — каким же мелким, худым, скорченным кажется его тело, грязная Материя, освобожденная от оков Формы; в черных волосах скрывались многочисленные пряди седины, лицо покрывали тысячи морщин, синие жилки пробивались под кожей.

Аурелия выходит из Залы Рогатых Голов. Собравшиеся здесь гыппырои поднимаются, доспехи теряют разбег, они поднимают кераунеты в салюте. В первый момент она не поняла, пока не продолжила взгляды воинов. Иероним Бербелек тихо вышел за ней; они видят окровавленный стилет в его руке, в блестящей перчатке из кожи василиска.

Аурелия ступает за стратегосом, когда все неспешно проходят по разгромленным, горящим залам Арсеналам. Стычки практически завершились, не слышно уже и ударов скорпионового хвоста «Уркайи», от которых дрожала земля. Поскольку стратегос не отзывается, гегемон Жарник сам рассылает отдельные триплеты на выполнение очередных заданий.

Когда до них доносится крик с кремлевского двора, они приостанавливаются и сворачивают к крытым галереям Старого Княжеского Дворца. Совсем недавно пробили четверть одиннадцатого, а уже смеркает. Это уже конец, так завершается план стратегоса. С северо-запада на облачное небо медленно наползает черный круг Оронеи, гигантский диск воздушной страны Короля Бурь. Все вглядываются, словно загипнотизированные. Может показаться, будто Оронея движется очень медленно, но на их глазах в темноту погружаются очередные кварталы, волна мрака мчит по скованной льдом реке. Оронея продолжает снижаться, куртины вихреростов длиной в несколько стадионов уже почти касаются вершин зиккуратов и минаретов. Минута? Две? Четверть часа? В воздухе вихрь снежных хлопьев. Или это уже и вправду сумерки?