Иные песни - [167]

— Ничего подобного я не утверждаю.

— Естественно. Прошу прощения. Кириос.

Сарказм был разрешен.

Аурелия отвернулась от окна, от панорамы зимнего города, и глянула на стратегоса, который сидел, сгорбившись, на деревянном ящике, у открытой крышки лаза над лестницей. Он был вынужден сидеть, стоя он просто не мог выпрямиться, наклонная крыша была закреплена слишком низко. Аурелия тоже передвигалась тут с осторожностью, если этхерный доспех случаем зацепится за деревянные конструкции, последствия будут катастрофическими; она вынуждена была тщательно контролировать настроения, чувства и инстинкты, которые тут же преобразовывались в движение и внешность чувствительного к морфе вооружения.

Стратегос забрал с собой всего лишь двух хоррорных, но и им позволил иметь лишь короткие кераунеты, так называемые хердоновки, производимые в фактурах Густава за океаносом — у них было по три, четыре, пять стволов. Впрочем, даже и это оружие они оставляли здесь, на чердаке, когда эстлос высылал их в город, чтобы связаться с тем или иным человеком. Он выбрал их в связи со знанием московского языка.

— Если бы ты ей верил, — заявила Аурелия, — тебя вообще бы здесь не было. Это же глупо так выставлять себя. Три дня в тени кремля, в самом сердце антоса Рога. Ты лезешь на рожон, эстлос.

— Я должен лично встретиться с этим Бабучкиным.

— Ну да, потому что только глянешь на него и с места распознаешь ложь и правду.

Сарказм был разрешен, она завоевала право на издевку и сарказм той ночью, в тот душный предрассветный час в Пергамоне, полгода назад. Но это вовсе не означало, будто могла не оказывать стратегосу уважения, тем более, перед посторонними.

— Гляну и узнаю человека. Успокойся ты наконец. Кажется, кто-то идет.

Очень медленно Аурелия перешла на другую сторону отверстия, за поднятую крышку лаза; при этом кивнула хоррорным, чтобы те заняли позицию. Присев на корточки в темных углах между низким потолком и кривой стеной, те оттянули молот очки тяжелых хердоновок, положили пальцы на искусно кованные спускные язычки. Они тоже двигались, словно погруженные в мед или замерзающую грязь: пол на чердаке громко трещал на каждом шагу, старые доски скрипели под ногами, а жильцы с первого этажа, семейство Бардионни обладали весьма острым слухом. Дом имел три этажа и теоретически полностью принадлежал эстлосу Бербелеку, поскольку являлся частью приданного его первой жены. Но уже много лет он находился в управлении московской юридической компании, и стратегосу совершенно не улыбалось объявлять всем его титул собственности и появиться здесь под своим собственным именем. Тем не менее, у эстлоса Бербелека имелись все ключи, и он прекрасно знал округу, умел попасть на чердак по крышам соседних домов, еще ему было ведомо, что главная лестничная клетка дома открывается на улицу, и что через нее можно спокойно входить и выходить; не знал он лишь то, насколько ужасно трещат доски чердачного пола.

Точно так же скрипели лестничные ступени под ногами Гаруши Бабучкина из Книйпороских Бабучкиных. Лысый придворный писец высунул голову из квадратной дыры в полу — и его приветствовали семь стволов. Хуже всего было то, что при этом он глянул прямо в глаза склонившегося над ним стратегоса Бербелека, и в натуральном инстинкте бросился назад — а поскольку стоял на крутой, чуть ли не приставной лестнице, слетел с нее кулем, ломая пару перекладин да и, наверняка, несколько собственных костей — с шумом и грохотом. Правда, что следует признать, он не кричал.

Аурелия, не успевшая своей не вооруженной этхером правой рукой схватить писаря за воротник, тут же спрыгнула за ним и потащила опять на чердак. Хоррорные опустили и закрыли на засов крышку. Затем все застыли, прислушиваясь.

Тем временем, Бабучкин попытался сбежать куда-то, в глубины чердака. На первом же шагу дерево стрельнуло у него под каблуком — к нему обернулись все сразу, стволы кераунетов хоррорных двигались синхронно с их головами; Аурелия — в раздражении набухающая светлой ураноизой, стратегос — с занесенным над головой кулаком. Бабучкин остановился с наполовину поднятой ногой, опасно наклонившись вперед. На сей раз Аурелия успела схватить его за бедвежью шубу. Так они застыли на несколько минут.

Тихо.

— Это ты — Гаруша Бабучкин, служащий Министерства Запада, — шепнул наконец по-гречески эстлос Бербелек, не поднимаясь с сундука.

— Да, ответил прибывший. Лунянка отпустила воротник шубы.

Стратегос не позволил писарю отвести взгляд.

— Лунный пес, безымянное дитя Госпожи, ее верный слуга, давший присягу верности Нану Агилятиле в весеннюю эквинокию восемьдесят шестого года, поклявшийся водой, медом, кровью и топором.

Бабучкин неожиданно мотнул головой, скрежетнул зубами и сделал шаг к стратегосу.

— Я, — рявкнул он. — Я!

Стратегос Бербелек протянул свою длинную руку, стиснул пальцы на шее лысого писаря и притянул его к себе, сгибая при этом чуть ли не в половину.

— Я кто я такой, знаешь?

— Мне сказали.

— Что тебе сказали?

Бабучкин облизал губы.

— Ты прибыл, чтобы его убить. Иероним Коленицкий. Госпожа послала, чтобы ты нес войну. Эстлос.

— Ты меня боишься, Бабучкин?