Инверсии - [16]

Король хмыкнул и посмотрел на доктора снисходительно и добродушно.

— Я должным образом оценил ваше предостережение, сделанное на военном языке, доктор.

— Благодарю вас, государь. — Доктор поправила повязку на руке короля. — У меня на дверях висела записка, извещавшая, что вы хотите меня видеть, государь. Я полагаю, что она прибыла еще до вашего злополучного ранения.

— Ах, да, — сказал король. — Он положил руку себе сзади на шею. — Моя шея. Опять не гнется. Посмотрите позже.

— Конечно, государь.

Король вздохнул, и я не мог не заметить, что в нем что-то изменилось — он чуть ссутулился, облик его даже стал менее королевским.

— Мой отец был сложен как настоящий хавл. Говорят, что он как-то взялся за хомут и вытащил из болота одно из этих бедных животных.

— Я слышала, что это был теленок хавла, государь.

— Ну и что? Теленок хавла весит больше человека, — резко сказал король. — И потом, вы что, присутствовали при этом, доктор?

— Нет, государь.

— Не присутствовали. — Король с выражением печали на лице уставился куда-то вдаль. — Но вы правы, я думаю, это был теленок. — Он снова вздохнул. — Летописи рассказывают, что в старину короли поднимали хавлов — заметьте, взрослых хавлов — над головой и швыряли их во врага. Зифигр из Анилоса разорвал дикого эртетера на две части голыми руками, Сколф Сильный одной рукой оторвал голову чудовищу Груссенсу, Мимарстис Сомполианский…

— Может быть, это просто легенды, государь?

Король замолчал, несколько мгновений смотрел прямо перед собой (признаюсь, что душа моя ушла в пятки), потом повернулся к доктору, насколько то позволяли ее манипуляции — она продолжала накладывать повязку.

— Доктор Восилл, — тихо сказал он.

— Государь?

— Не смейте прерывать короля.

— Разве я прервала вас, государь?

— Прервали. Кто вас воспитывал?

— Но ваш…

— Вас что, на этом вашем архипелаге, где царствует хаос, ничему не учат? Неужели у вас не прививают никаких манер вашим женщинам и детям? Неужели вы там настолько выродились, что не имеете представления, как нужно себя вести по отношению к вышестоящим?

Доктор нерешительно смотрела на короля.

— Можете отвечать, — сказал он ей.

— Островная республика Дрезен во всем мире известна своими дурными манерами, — сказала доктор, всем своим видом демонстрируя смирение. — Мне стыдно, но должна сказать вам, что я еще считалась одной из самых воспитанных. Приношу свои извинения.

— Мой отец приказал бы высечь вас, Восилл. И если бы решил пожалеть вас, то лишь как иностранку, незнакомую с нашими обычаями.

— Я благодарна вам, что вы своим милосердием и пониманием превосходите вашего благородного батюшку, государь. Я постараюсь больше никогда не прерывать вас.

— Хорошо. — Король снова принял величественную позу. Доктор заканчивала бинтовать его руку. — В старые времена и манеры были лучше.

— Не сомневаюсь, государь.

— Старые боги жили среди наших предков. То были героические времена. Тогда еще можно было совершать подвиги. Мы еще не утратили нашей силы. Мужчины были величественнее, отважнее и сильнее. А женщины — красивее и грациознее.

— Не сомневаюсь, что все было так, как вы говорите, государь.

— Тогда все было лучше.

— Именно так, государь, — сказала доктор, разрывая надвое конец бинта.

— Все стало… хуже, — сказал король и еще раз вздохнул.

— Ну вот, — сказала доктор, завязав бинт узлом. — Так вам лучше, государь?

Король подвигал запястьем и предплечьем, разглядывая забинтованную руку, потом опустил рукав халата на повязку.

— И когда я теперь смогу снова фехтовать?

— Вы сможете фехтовать завтра, только осторожно. Боль подскажет вам, когда остановиться.

— Хорошо, — сказал король и похлопал доктора по плечу, отчего ей пришлось сделать шаг в сторону. Однако на лице у нее появилось выражение приятного удивления. Мне показалось, что на щеках вспыхнул румянец. — Хорошая работа, Восилл. — Он смерил ее взглядом. — Жаль, что вы не мужчина. Вы бы тоже могли научиться фехтовать, а?

— Вы правы, государь. — Доктор кивнула мне, и мы начали собирать ее врачебные инструменты.

Семейство больной девчонки обитало в двух грязных, вонючих комнатах под самой крышей тесного и обветшалого дома на Холмах. Когда мы добрались, улица превратилась в стремительный коричневатый поток.

Консьержка не заслуживала этого прозвания. То была жирная пьяная фурия, отвратительно пахнущая сборщица мзды, потребовавшая монетку под тем предлогом, что мы, придя с улицы, принесли много слякоти, а значит, добавили ей работы. Судя по состоянию коридора (или той его части, которая была видна в сумеречном свете единственного светильника), отцы города вполне могли взимать с нее плату за то, что грязь из коридора выносится на улицу, но доктор только пробормотала что-то под нос и полезла за кошельком. Тогда мегера потребовала монетку еще и за то, что она пропустит с нами наверх хромоножку. Я знал, что лучше помалкивать, а потому довольствовался тем, что просверлил жирную каргу гневным взглядом.

Узкая, скрипучая, шаткая лестница вела нас через букет зловоний. Я поочередно ощущал вонь сточной канавы, навоза, немытых человеческих тел, гнилой пищи, отвратительных кухонных запахов. Этой мешанине сопутствовали шумы — оглушительные завывания ветра снаружи, детский плач, казалось доносившийся из всех комнат, крики, проклятия; а из-за одной полуразбитой двери доносились глухие удары, служившие, видимо, доводами в споре. К этому примешивался жуткий вой скотины, привязанной во дворе.