(Интро)миссия - [53]

Немного полегчало. Наверно, это колдовские чары мышиных глаз вернули меня к жизни. Мы идем уже не по первому кругу, я начинаю выкладывать про вчерашнее. Хмурится. Наверно, обижается на то, что не позвали вчера. Я б тоже обиделся. Прошу извинения. Вовсе не затем, чтобы похвалиться, рассказываю про соитие в „диагностике“ и про вчерашнюю сцену из „Лебединого озера“ на музыку Дитера Болена. Мне хочется выговориться. Просто мне необходимо услышать: „Не унывай, всё образуется“. Примерно это и говорит Семён. В благодарность рассказываю ему про „Микельанджело“, и мы дружно заливаем смехом солнечно-сонный госпитальный двор.

В классе уже все в сборе. Встречают почти дружным: „Ну и надрался же ты вчера!“ Спрашивают, как добрался до кровати. Говорят, что очень за меня переживали. „Ага, видел я, как вы переживали: на всю неврологию храп и перегар. Уж постыдились бы врать, лучше бы поздравили“. Позравляют. Ёжик помимо счастья и здоровья желает много красивых мальчиков на моем жизненном пути. Я отвечаю, что на этом пути всё равно красивее его не встречу. Он добавляет: „А свой подарок ты уже получил в диагностике“. Язва! Я делаю вид, что не слышу, и говорю о своем: „А здоровье — вещь не главная. Когда отплывал „Титаник“, большинство людей на его борту были здоровы. Ну и что из этого вышло?.. Так что главное — счастье“. Вчетвером дружно смеемся.

А вообще отношение ребят к моей голубизне меня забавляет. Мишка и Сергей ничего наверняка не знают — не рассказал же им Сашка! Просто они успели привыкнуть к моим шуткам и пидовским анекдотам. Я часто рассказываю приколы из жизни московских друзей-педиков. Когда начинаю подражать голосам пидовок, Мишка бесится: „Закрой свой блядский рот, а не то щас выебу!“ „Ну что ты всё обещаешь и обещаешь?“ — пищу я в ответ. И опять хохот на весь класс. Мишка свыкся с тем, что я называю его „усатой мамой“, и не обижается. Ему даже интересно. Вот если б я называл его усатым папой, было бы не в кайф и абсолютно не смешно. А так всем весело…

Во время обеденного перерыва пируем у „Трёх ночных генералов“. Всё те же „фанта“, пирожные-ровесники и вьетнамские бананы на закуску. Я предлагаю вечером продолжить вчерашнее возлияние. Сашка обеими руками отмахивается, остальные говорят — увидим, что вечер нам принесет. И то правда — куда торопиться.

Еще не зная, что принесет вечер, мы быстро поняли, что уготовил нам тихий час. Сашка ворвался в класс с диким воплем: „Меня увозят!“ Глаза наши постепенно округлялись, когда он описывал, как в палату вошел прапорщик из его части, как приказал быстро одеться и следовать за ним. Сейчас он послал Ёжика забирать в кладовой вещи. Во дела! Неужели Бадма нас так жестоко надул? Сердце мое сразу вспомнило, как хорошо ему было в кардиологии, застучав в такт быстрому словоизвержению Сашки. „Мишка, вперед, к Бадме! Дай Бог, чтобы он еще жрать не ушел“. На счастье, он был на месте. Не дослушав Мишку до конца, он воскликнул: „Ах, черт, забыл!“ и набрал номер кардиологии. Трубку взял ненавистный мне тамошний начальник. „Так, этого прапора живо ко мне“, — грозно отчеканил Бадма в трубку и показал Мишке рукой на дверь.

Ёжик тоскливо взглянул на нас, когда Мишка закончил описывать аудиенцию. Сказал, что не прощается, и побрел в кардиологию. Через пару часов объявился уже пациентом отделения, где лечат гастриты, язвы желудка и прочую абдоминальную заразу. В понедельник ему предстояло сдавать желудочный сок. „Выпей побольше спермы!“ — съязвил я, и мы усердно стали отрабатывать Аллахову милость.

Вечером мы не притронулись к остаткам спиртного. Хотели было в воскресенье, но Сашка вспомнил, что назавтра ему предстоит глотать шланг. Перед моей памятью отчетливо проплыли ощущения от подобной экзекуции в Волковыске и я, вслух посочувствовав Ёжику, предложил отложить „спиритус“ до лучших времен.

Всю следующую неделю мы работали, как папы Карло. Неожиданно на наши с Сашкой головы свалились стенды из отделения переливания крови. Работы там при наших темпах было на месяц, и мы решили не откладывать и приступить к изучению, а заодно и к написанию новых слов на новую тему. Разумеется, Ёжик не воспользовался моим язвительным советом, и анализ сока не выявил никаких болезней. Этого, впрочем и не требовалось. Всё делалось лишь потому, что так требовали правила ведения истории болезни. Мне тоже назначали какие-то венозные процедуры. Я напросился еще и на ультрафиолетовые лучи. По наивности полагал, что смогу хоть немного при этом загореть: лето уже кончилось, а я был еще белый. Черта с два — кроме раздражения кожи, никакого эффекта не наблюдалось. Я стал красным и совсем не женственным, и через два дня дурную затею бросил.

Зато мне нечаянно подбросили другую игрушку. Блондин, когда его наконец-то выписывали, рассказал, что его друга из отделения пульмонологии на днях комиссовали по туберкулезу, которого у него и в помине не было. Палочки-то у него нашли, это несложно — они есть больше чем у половины человечества. Просто он регулярно набивал себе температуру до 37,6 и отсосал всем известную с детства прививку-„пуговку“ до размера положительной реакции. И отправился нечаянно домой. Я взял на вооружение всё, о чем поведал блондин. И вдруг начал сожалеть, что так и не трахнулся с ним. Мерзкий, но такой красивый…