(Интро)миссия - [41]

12. Zoo

На обитателей кардиологии мое появление не произвело никакого впечатления. Они на меня тоже. Запомнился лишь эпизод явления на пост медсестры. На ее месте сидел плотный, вальяжный и усатый мужчинка неопределенного возраста. Ничего себе порядочки завели в мое отсутствие! Прапорщик, наверно, а сидит дневальным. Определил меня в солдатскую палату, ту, в которой я был свидетелем экзекуций Алика. Никого в ней не было. Его кровать, к сожалению, была занята. Я закрыл глаза и попытался представить его на своем привычном месте. Открыл — пустота. В отделении ровным счетом ничего не изменилось. Разве что на сей раз не было рядом со мной Алика. На ладан дышащие старпёры по-прежнему прохаживались по отделению, пока молодежь трудилась. Все на одно лицо, до боли знакомое. Где-то я уже их видел… Ах да — конечно же, здесь.

Ближе к обеду стекались в палату ее обитатели. Знакомились. Милые, совсем незнакомые мне ребята. Есть даже такие, с которыми можно. И нужно. Неожиданно появился вальяжный мужичок и попросил меня перейти в офицерскую палату: бумажка из Москвы всё-таки…

Обжившись на новой кровати, вылез из палаты. Похожий на прапорщика мужчинка оказался обыкновенным солдатом Советской армии. Значит, товарищ по насчастью. Быстро разговорились. Общительный, милый. Я сразу почувствовал зарождающуюся к нему симпатию. Под стереотип любовника он никак не подходил, зато у нас было много общего. Да и хорошо это, когда с первых минут появился родственной души и с похожими недугами человек. Будем бороться с врачами совместными усилиями. Легко с ним. Ладно я — хоть чуть-чуть, но похож на солдата. Но он-то! Что он делает в армии? Свое попадание в ее ряды считает полнейшей нелепостью. Согласен с ним полностью, но ничем помочь не могу. Начальник отделения тот же, так что и тебе, дружище, ничего не светит. Да, совсем забыл — Мишкой его зовут. Вот Мишку хоть дневальным заставляют сидеть. А обо мне товарищ полковник позаботиться забыл. Видно, посчитал опасным связываться со столь важной птицей. Да-а, успел я опериться! Опытным таким стал. Когда с полковником разговаривал, он понял, что я уже не тот, что был тогда. Нахал. Хам. Не буду работать — и всё тут. Я обследоваться и лечиться сюда приехал. Ходил себе по территории, вспоминая давно проложенные маршруты. Олег… Олежка… Олежечек! Мне не хватает тебя. Тебя, такого недоступного. Наверно, ты видишь всё оттуда. Я здорово виноват перед тобой — так редко вспоминаю о тебе. Но я не могу и не хочу вспоминать чаще. Мне легче совсем забыть тебя. Но не могу сделать это так быстро. Вот дом, в котором есть принесенные мной кирпичи, и в котором когда-то был ты. Его уже достроили. И даже дверь закрыли. Как мне плохо! Кто мне, такому искушенному в поисках единственного правильного выхода, подскажет мне его сейчас? Я окончательно запутался в себе. Кто? Мишка! Конечно же, он, такой добрый, толстый и мягкий. Домашний такой.

Он местный. Минчанин. Мать часто приходит и приносит цивильную еду. Разговариваем часами. Беседы с ним действуют на меня гораздо эффективнее, чем скромные потуги лечащего врача с голосом умирающей лебеди. Когда лебедь эта заплывает в палату, у меня складывается ощущение, что прям щас вместе и отойдем в мир иной. Давление однажды измерял, а наушники в уши вставить забыл. „Пульс, — говорит, — не прощупывается“. Я чуть в кровать не написал!

Перестройка в армии одной ногой вступила и в кардиологическое отделение. Пациентов заставляли меньше работать — только до обеда. Мне же вообще ничего тяжелее ложки или вилки поднимать не положено. Скучно. Записался в госпитальную библиотеку. „Фауста“ перечитываю раз в сотый. Некоторые места наизусть выучил.

„Покоя нет, душа скорбит,

Ничто его не возвратит…

К нему, за ним стремится грудь,

К нему — прильнуть и отдохнуть.

Его обнять и тихо млеть,

И целовать, и умереть…“

Кого целовать? Под кем умереть? С ума тронуться можно!

От депрессии спасает случай. В соседнюю палату поселяют майора. Вопреки моему устоявшемуся мнению об офицерах, этот — мастер спорта по шахматам. Это то, что мне уже давно было нужно. Часами играем с ним. Днем за доской, вечером — „вслепую“, без доски. К счастью, все мозги я еще не вытрахал. Правда, проигрываю чаще я. Особенно „вслепую“. И не удивительно — он на разряд выше. Медсестры тащатся, а солдаты принимают нас за потенциальных пациентов отделения неврологии. Еще бы — сидят два идиота, один говорит: „Конь цэ шесть, шах“, а второй ему в ответ: „Король — е семь“. Кто кого „е“ семь, и почему именно семь — им не понять. С Мишей постоянно говорим об обследовании. Ему тоже домой хочется, и побыстрее, да и дом в двадцати минутах езды на сорок третьем троллейбусе. Несмотря на мое твердое убеждение, что я самый больной и, следовательно, более достойный досрочной демобилизации, ему я искренне желаю того же — сочувствую. У него в военкомате недобор был. А у Миши была самая что ни на есть настоящая гипертония средней формы тяжести. Но недобор был важнее, и гипертония резко трансформировалась в легкую форму, и моим новым другом залатали дыру в списках. Тяжело ему было в части. Попробуй найти сапоги 48-го размера! Нашли, но они Мишке не пригодились — гипертония всё-таки второй степени. Вот и встретился Миша сначала с госпиталем, а потом и со мной. И никто об этом до сих пор не жалеет.