(Интро)миссия - [3]

Теперь немного о нашем так называемом взводе. Тридцати парням выпала честь в нем оказаться. Мое внимание привлекли несколько москвичей, а также эстонец Рейно и латыш Янис. Какие же лапочки были эти балты! Прям бери и трахай! А кровать моя была рядом с кроватью Антона. Даже не рядом — она была к ней придвинута. Спал он, в отличие от меня, спокойно. Чувствовалось, во-первых, что я его не волную, а во-вторых, то, что его служба подходит к концу. Величественным и надменным он оставался даже во сне. Я и не заметил, как придвинулся к нему очень близко. Настолько, что стал чувствовать тепло его крепкого тела. Боясь пошевелиться, я в ту ночь всё же заснул.

Разбудил меня Антон, когда гаркнул „Подъем!“ прямо над ухом. Он приказал всем выйти на улицу и строиться на физзарядку. Ах, этого мне только не хватало! Мало того, что глаза слипаются, так еще придется бегать по городку в тяжелых, лишенных изящества сапогах. И всё-таки мы побежали. Бежали долго-долго, я уже подумал, что этот кошмар никогда не кончится. Но он кончился. Кажется, мы даже остались живы. И как только я увидел перед собой кровать, единственным желанием было совокупить ее со своей задницей. Только я это сделал, как раздался голос одного из наших сержантов с редкой фамилией Иванов, который вежливо предупредил, что так поступать не положено. Это предупреждение он сопроводил таким семиэтажным матом, что мне и в голову не пришло усомниться в его правоте. Пошел я умываться. Народу в умывальнике было много — вся наша рота. Я встал в очередь и принялся рассматривать лоснящиеся от пота торсы.

Своей очереди я, уже возбужденный, всё же дождался. Правда, когда я вернулся в казарму, услышал о себе много лестного. Самым ласкающим слух словом было многозначительное „Каззёл!“. Увы, в меня им метнул Антон. Все дружно зашипели, ибо я явно их задерживал. Многозначительное слово повторили еще человек десять. Я быстро заправил кровать, но сделал это не так, как учили. А может, и так, но сержант Иванов яростно разбросал всё в радиусе трех метров. Я снова повторил свою процедуру, Иванов — свою. Но эта игра нам понравиться не успела: подошел Антон и показал, как это делается. Иванов не решился покуситься на сооруженное Антоном чудо.

Мы пошли завтракать. Народу в столовой было очень много, но совсем не пахло вкусной и здоровой пищей. Я никогда до этого не был в свинарнике, но почему-то в тот момент на ум пришел именно он. Поел немного блюда, слегка напоминавшего какую-то кашу. Отчего-то вдруг стало тошно. Я взглянул на сослуживцев. Белорусские хлопцы, не морщась, уплетали эту гадость, москвичи величественно ковырялись в ней ложкой. Обед был ненамного лучше, но я всё же ненадолго почувствовал, что наелся. Сразу после обеда нас выгнали на плац и приказали маршировать. Боже мой, заставил бы кто-нибудь сейчас повторить этот подвиг! В тяжелой шинели и неудобных сапогах я пытался „чеканить“, как учили, этот их „шаг“, натирая себе мозоли. Шагая, я думал лишь о том, чем и как поскорее захворать. Память тогда меня редко подводила, и я вспомнил, что в медицинской карте, которую мне выдали на комиссии, было что-то написано про мое больное сердце. Желание заболеть подстегнуло еще и то, что сержанты бессовестно издевались над нами после отбоя, заставляя то ложиться в кровать, то резко вскакивать и одеваться. И тогда я разработал стратегический план…

Утром нас снова построили на зарядку. Опять мы бежали! Однако еще вчера я по дороге заметил здание, о котором мне сказали, что это санчасть. Манящие милые окна!.. И вот, когда мы бегом возвращались обратно, со мной случился обморок. Всё было, как при тяжелых случаях эпилепсии. Первым ко мне подбежал Антон, похлопал по щекам и приказал немедленно нести меня в заветное здание, до которого было рукой подать. Подействовали несколько таблеток, которые я прихватил из дома: доктор сразу определил меня в санчасть.

Проснулся я в тесной палате, битком набитой кроватями в два яруса. Первым делом пожаловался врачу на свое пошатнувшееся здоровье и пригрозил умереть, если медицина не найдет способа уволить меня из армии. Доктор мою тираду внимательно выслушал, но потом молча, как медведь, удалился. Я огляделся и, увидев, что не один, стал потихоньку рассматривать товарищей по несчастью — или, скорее всего, наоборот. Их набралось человек двенадцать. Увы, всё какие-то серые мышки… От досады я заснул. Меня разбудил белокурый, щупленький, с милой мордашкой сержант-фельдшер, который пришел делать мне укол. Впервые я применил задницу не по назначению. Я спросил, как его зовут, на что он ответил, что его следует называть „товарищем сержантом“. Но, видимо, в моих глазах было столько теплоты и блядства, что он тут же добавил: „Юра“. Обменялись любезностями типа „Очень приятно“, после чего я попросил его измерить давление, на что он посоветовал мне зайти к нему в фельдшерскую через полчаса. „Уж от такого красавчика у меня не только давление поднимется!“ — подумал я и стал считать минуты.

Юру я застал склонившимся за шахматной доской. Он уже успел сделать свою работу по обкалыванию молодых задниц и всецело отдался решению какого-то этюда или задачи. Увидев меня, не смог скрыть улыбку, но всё же строго заметил, что я пришел на десять минут раньше. Потупив глазки, я скромно извинился и сел за стол, вытянув руку и опрокинув при этом черную ладью. Давление оказалось нормальным, ладья вернулась на свое место. Я предложил сержанту сыграть пару партий в шахматы и без труда их выиграл, после чего помог решить мучившую его трехходовку. Завязался разговор. Сначала мы долго говорили о шахматах. Я даже успел приврать, что проиграл Карпову в сеансе одновременной игры только на сто двадцать каком-то ходу. Восхищению Юрки-провинциала не было предела.