Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [96]

Принц де-Шимэ, который всем здесь нравится, не исключая Императрицы и Великого Князя, стал предметом зависти для иностранных посланников. Говорят, что он будет назначен на место Маркиза, которого отзовут; но в этих слухах нет ничего правдоподобного. Говорят, что он сам этого добивается косвенными путями, но я повторяю, что де-Шимэ вполне честный человек и не способен на такую низость.

Понедельник, 13. — К брату.

При дворе был маскарад, и я на нем не присутствовал в силу запрета. Просил Маркиза донести де-Верженну, что, несмотря на опалу двора, я прекрасно принят во всех русских домах; действительно, ко мне все относятся с дружбой и доверием, за что я, конечно, очень благодарен.

Передавали мне одну черту характера Императрицы, которою я остался очень доволен. Принимала она депутацию из Новгорода, в котором вводится новая форма администрации, и пригласила депутатов к интимному обеду. Новгородский губернатор, граф Сиверс[138], которого она очень любит, узнав об этом сказал: «Но ведь эти господа — не особенно богатые люди». — «Извините, г. губернатор, отвечала Императрица, они очень богаты усердием». Этот прекрасный ответ вызвал слезы на глаза депутатов и порадовал их больше чем денежные подарки. Вот как действуют, мой друг, способные правители, к числу которых принадлежит Екатерина II.

Вторник, 14. — К брату.

Собирался ужинать у Голициных, но Сперидовы меня задержали, хотя это мне и было неудобно, так как я намеревался, при помощи Матюшкиной, покончить свою ссору с Нелединской. Отложу это на другое время. Спиридова показала нам опыт: намочив нитку в кислых щах (kislichi) с солью, она сделала ее нервущейся даже после сгорания, — кольцо, привязанное к этой нитке, не упало, несмотря на то, что нитка была сожжена.

Маркиз послал депешу по моему делу, но она так бесцветно и неловко составлена, что я сомневаюсь в успехе; должно быть он хочет избавиться от меня, но я желаю этого еще больше чем он.

Нет никакой выгоды, мой друг, состоять при людях очень ограниченных, особенно когда они не довольствуются ролью доброго человека. К счастию, де-Шимэ может быть свидетелем всего, что тут происходило. Он говорит, что у Маркиза есть проекты, которых он нам не сообщает. По правде сказать — меня это беспокоит, но не пугает.

У датского посланника, Асфельда, был сегодня обед; меня он не пригласил. Асфельд подражает другим своим коллегам. Маркиз не оправдывает такой политики по отношению ко мне, но я думаю, что он знал это заранее, что его предупреждали, так как иначе это было бы невежливо по отношению к нему. Впрочем мой патрон не отличается дальновидностью, да и не претендует на нее.

Среда, 15. — К брату.

Вот уже две недели, мой друг, как я в ссоре с Нелединской по поводу самых невинных шуток моих над нею и ее пасынком, который особенно снабжал пищей мое остроумие. Нелединская заговорила со мной таким тоном, которого я не потерплю даже от женщины. Я тотчас же ушел, но на другой день написал ей письмо, в котором сказал, что если мои отношения ко двору заставляют ее не желать меня видеть, то я подчиняюсь ее решению, не признавая, однакож, за собою никаких провинностей по отношению к ней лично. К этому я добавил, что не осмелюсь явиться иначе как по особому приглашению. Ответа не последовало и я у Нелединской не был. Сегодня мы встретились за ужином, у Головиных, и отнеслись друг к другу вежливо, но холодно.

Четверг, 16. — К брату.

Продолжаю беспокоиться по поводу моего дела, особенно в виду отношения к нему Маркиза. Несмотря на то, что все неприятности обрушились на меня только потому, что я следовал его инструкциям, он не считает этого дела своим, a всегда называет его делом шевалье де-Корберона. Это просто возмутительно! Ты знаешь, мой друг, до какой степени сердце этого человека неспособно к нежным чувствованиям; справедливо говорится, что у скупых душа бывает сухая и черствая. А у него нет даже любви к порядку и справедливости, так как иначе он высказал бы истину в моем деле и тем оправдал меня. Это нечто иное как слабый, глупый, нерешительный, человек, который навсегда останется дюжинным. Еще раз повторяю — тяжело подчиняться таким машинам. Де-Верженн — думал сделать мне добро, прикомандировывая к Маркизу, а между тем из этого выйдет, пожалуй, худо, то есть по отношению к карьере, так как философия дает мне возможность жить внутренней жизнью совершенно самостоятельно, и я даже не хотел бы, подобно Маркизу, сознавать себя прежде всего королевским посланником, а потом уже — человеком. Я, мой друг, дорожу более последним званием, и это предпочтение внесет, может быть, в мою жизнь крупицу счастья, несмотря на множество неприятностей, которыми мне угрожает излишняя впечатлительность.

Пятница, 17. — К брату.

Я говорил уже тебе, мой друг, о церемонии благословения Невы[139], поэтому теперь повторять не стану. Надо только заметить, что за последние 18 лет в этот день ни разу не было так тепло как теперь. Вообще больших морозов в эту зиму не было.

Обедал у Щербатова, был очень грустен, что все заметили и приписали моему делу. Говорили об этом по-русски, но я знаю что в сочувственном ко мне тоне. Маркиз — единственный человек в Петербурге, мнение которого на этот счет меня не утешает. Кн. Щербатов вчера говорил о моем деле с вице-консулом, который отвечал, что сделал все, что мог. Передавая мне этот ответ, Щербатов прибавил: «Не может ли вам помочь гр. Иван Чернышев?» — «Если бы и мог, так я бы к нему не обратился!» отвечал я шопотом. — «Вы его знаете»: сказал Щербатов пожимая мне руку. Он его тоже знает, мой друг, и презирает, как большая часть порядочных русских. Я рассказал об этом де-Шимэ и хотел рассказать Маркизу, но принц меня отговорил. «Не следует, сказал он, бесполезно обострять свои отношения с такими людьми. Он не избавится от своего ослепления, а вам это может повредить».