Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [85]

Четверг, 14. — К брату.

Я еще болен и не выхожу, мой друг, причем постоянно окружен избранным обществом, так как ты знаешь, что я принимаю лишь тех лиц, которых люблю. Принц Шимэ, мой теперешний сосед, заходит очень часто, и мне его общество нравится. Он оригинал, но порядочный человек, по-видимому, довольно образованный и обладающий собственными идеями, что придает разговору великосветский тон. Он заметил предпочтение, оказываемое нашим маркизом Чернышовым вообще и жене Ивана, в которую он влюблен насколько может; в особенности поразил его также тон первенства над всеми посланниками, принятый маркизом, и очень всех стесняющий. По примеру гр. Лясси и кн. Лобковича, маркиз всюду старается быть первым, а за это его во многие дома и не пускают. Он не получает приглашений в Эрмитаж, например, и на другие интимные вечера императрицы, на которых она не допускает этикета. Это очень неловко, и де-Шимэ это заметил.

Сегодня, в монастыре был спектакль; принц туда не поехал в виду легкого нездоровья (насморк, боль в горле и проч.), поэтому мы все после обеда, до 7 часов, провели вместе. Пришел Перро, и мы разговаривали об очень интересных вещах. Перро рассказывал об Эйлере, знаменитом геометре, составляющем гороскопы. Составил он таковые, между прочим, для своих детей, и отдал им запечатанными, советуя не читать до поры до времени. Это доказывает, что и сам он и его дети верят в гороскопы, что составляет хотя и терпимую, но все же слабость. В Берлине он действительно славился своим талантом, которым однако же никогда не хотел наживать деньги, что легко мог бы. Мы с Перро решили обратиться к нему за гороскопами.

Пятница, 15. — К брату.

После обеда был у меня кн. Щербатов-отец. Три четверти часа толковали об американцах и о форме правления. Князь допускает только республиканскую форму, даже для больших государств. Ты скажешь что это довольно последовательно для русского, но он вполне искренен и принадлежит здесь к числу самых порядочных людей.

Суббота, 16. — К брату.

Все утро я пробыл или у себя, или у принца де-Шимэ. У него большое семейное горе, которое и заставило его путешествовать. Не знаю, чтобы это могло быть, но он мне рассказывал, что в молодости бежал из семинарии, где был иподьяконом (sousdiacre de seminaire), а затем ездил в Рим просить разрешения, но что этому препятствовали его родители и кардинал де-Ротшуар, тогдашний французский посланник в Риме. Вообще мне кажется, что де-Шимэ — очень страстный человек.

Я ему рассказывал о своем пребывании в Касселе, где он пробыл бы подольше, если бы наш посланник, де-Грэ, был повежливее. Последний отказался представить его ко двору, находившемуся тогда в Веймаре, так что де-Шимэ пришлось самому просить Виртофа, который его и представил. Правда, де-Грэ был тогда в ссоре с двором, но он мог бы воспользоваться удобным случаем помириться. В общем это было неловко, что меня и не удивляет, так как де-Грэ плохо вел себя в Касселе. Он жил там, например, с одной танцовщицей, причем это совершалось с согласия мужа. Такое поведение, вместе с его глупыми претензиями, как можешь себе представить не могло заслужить ему уважения. Рассказав мне об этом, де-Шимэ прибавил: «желаю чтобы вы не изменились когда будете посланником; этот пост кружит голову молодым людям, которые на него попадают». Мы обещали друг другу встретиться тогда, и вспомнить об этом разговоре. Был у Нелединской, застал у нее Кошелева. Когда он уехал, мы перешли в маленький салон и долго разговаривали. Она просила меня никогда не смеяться над ней при посторонних: «наедине, говорите мне все, что хотите и что думаете». Вообще она отнеслась ко мне дружески-нежно. Кн. Репнин недоволен, что она с ним много говорит обо мне, а она отвечала, что находит удовольствие в разговоре со мною. Однако, вся эта болтовня, в которую я вкладываю много веселости, и на которую смотрю как следует, становится для меня опасною. Нелединская положительно очаровательна. Она просила меня остаться ужинать, и я охотно бы это сделал, если бы не дал обещания Шарлотте.

Императрица пожаловала 1000 р. немецкой комедии, где ее ждали.

С 25 по конец месяца. — К маркизе Бреан.

На зиму у нас составляются проекты новых удовольствий, хотя здесь эти проекты редко исполняются и еще реже удовлетворяют кого-либо когда исполнились. Более всего нас занимают проекты спектаклей и частных вечеров. Эти проекты, еще очень далекие от осуществления, уже успели возбудить много неприятностей, в которые и я замешался. Но прежде всего надо вам сообщить о впечатлении, произведенном здесь одной русской дамою, которую вы нам вернули из Парижа.

Княгиня Барятинская, тридцатилетняя женщина, красивая, изящная и любезная, привезла с собой все моды, манеры и смешные замашки, которые вы в Париже имеете дар сделать приятными, и подражание которым никогда не удается, особенно вне свойственной им обстановки. Здесь Барятинская не особенно понравилась, потому что много говорит о Париже, а мы не любим неприятных сравнений. Императрица нашла все ее моды смешными, а потому и двор, и весь город принялись критиковать их. Выплыли на свет Божий любовные похождения Барятинской; будучи замужем за дурным человеком — одним из сподвижников Петра III — она взяла себе в любовники гр. Андрея Разумовского и уехала в Париж беременной от него. В Париже она родила, прикрыв свое приключение припадком водяной болезни. Муж, однако же, подозревал ее и узнав всю правду от одной из горничных, поставил вопрос ребром. Слезы смыли однако же следы проступка и заставили позабыть его, но в Польше начались новые похождения, вновь поссорившие супругов. Дано было обещание прекратить всякие интриги; но перехваченное мужем письмо доказало, что обещание это не только не исполняется, а что над ним еще смеются. Это сделалось поводом к полному разрыву.