Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [36]

Воскресенье, 7. — К ней же.

Вы помните, что я вам писал вчера, дорогая сестра; вы увидите теперь, что я не ошибался. Приезжаю сегодня во дворец, встречаю там гр. Матюшкину, которая мне публично делает сцену за то, что я будто бы сказал Нелединской, что желал бы ужинать у нее, вместе с Трубецкою, вместо того, чтобы ужинать у Голициных, вместе с Матюшкиной; что она видела письмо, в котором я называю Трубецкую Лапинькой[76]; и в конце концов она мне заявила, что терпеть меня не может. Я конечно только посмеялся над этим, но мне все же было неприятно, дорогая сестра, публичное упоминание о Лапиньке, в которую я будто бы влюблен. Нелединская говорит, что гр. Матюшкина не любит кн. Трубецкую за то, что она хороша и мила; всякое ухаживанье за Лапинькой сердит ее. Я надеюсь, однакож, что все уладится. Я боюсь только сплетен — мы ведь здесь живем как в провинциальном городке.

Вам известно, дорогая сестра, о моих отношениях к Шарлотте. Вы знаете, как я люблю ее за нежность и искренность. Но Шарлотта немножко ревнива, она думает, что я ухаживаю за всеми русскими красавицами, и в особенности опасается г-жи Спиридовой, молоденькой и хорошенькой женщины. Эта г-жа Спиридова задумала дать спектакль и приглашает меня в свою труппу. Шарлотта, которая тоже приглашена, еще не решилась окончательно, и так как я ей играть не советую, заподозрила меня в желании нечто скрыть от нее. Это создало между нами легкую размолвку; Шарлотта заявила, что недовольна мною и желала бы, чтобы я сам отгадал причину ее недовольства. В конце концов она призналась во всем. Я постарался ее разубедить, дав слово, что не буду играть без нее. Все эти маленькие глупости смешат меня так же, как и вас вероятно. Приятно примешивать к любви немножко ревности, она льстит и заинтересовывает. Шарлотта часто доставляет мне это удовольствие; она считает меня влюбленным и в гр. Матюшкину, и в Лапиньку, и во многих других! Я был бы очень огорчен, если б это оттолкнуло ее от меня, но маленькая тревога только доказывает большую любовь и питает ее. Не правда ли вы с этим согласны, дорогая сестра? Вы смеетесь! Но ведь это тоже ответ. Прощайте.

Понедельник, 8. — К брату.

Утром в субботу я осматривал ковровую мануфактуру. Во главе ее стоит некто Брессан, итальянец. Я с ним говорил, и узнал, что на его фабрике работают 200 человек. Я должно быть не все видел, но был в двух огромных мастерских, по двадцати окон в длину и в два света. Работа распределена в большом порядке и мастер может одним взглядом окинуть всю комнату. Мне показывали образчики ковров, которые мне не показались особенно красивыми: узоры плохи, как по рисунку, так и по цветам; к тому же ковры очень дороги. Постараюсь изучить дело в подробностях. Брессан не особенно хороший мастер, мне кажется; знания его весьма ограничены, но он за то ловок, много болтает и беззастенчиво льстит, а такими средствами здесь всего можно достигнуть.

Многие меня спрашивают о меховой торговле в России. Думают, что меха должны быть здесь дешевле, и очень ошибаются. Они, правда, гораздо лучше, чем в Париже, но выделка здесь плохая. Это мне дало мысль собрать точные сведения о ценах на соболя и горностая разных сортов. Рэмбер сообщил следующие:

«Соболя (Martres Zibelines), от десяти до ста рублей за пару; куница (Martres Communes) — от 90 коп. до 9 рублей за пару; связка в 40 горностаевых шкурах — от 8 до 16 рублей».

Надо послать эту записку в Копенгаген, Кальяру, который передаст и г-же де-Буажелен[77].

Вторник, 9. — К брату.

Сегодня мы получили огромную депешу, мой друг; дело идет опять о несчастной Польше, которую разные партии разрывают на части. Великий гетман Браницкий желал бы противодействовать учреждению Постоянного Совета, которое, по его словам, должно вызвать множество споров и затруднений. Не знаю, зачем сюда едет принц Генрих Прусский[78]. Мне кажется, что его прибытия не особенно желают. Некоторые думают, что он хочет получить Курляндию, под тем предлогом, что Прусский король в качестве гроссмейстера Тевтонского ордена имеет на нее права. Желают, чтобы он удовольствовался Данцигом, и ждут, что из всего этого выйдет. Принц Генрих везет Потемкину ленту Черного Орла[79], а Потемкин на днях еще ходатайствовал, через Нолькена, о высшем шведском ордене. Не думаю, чтобы ему отказали, раз у него есть уже датская и прусская ленты. Я даже думаю, что для шведов было бы опасно отказать ему в настоящую минуту, когда отношения между дворами и без того натянуты. Отказу здесь пожалуй бы обрадовались, как поводу к разрыву, а это, по моему, не желательно.

Я сообщил де-Вержену несколько моих сообщений о России. По моему, между правами Москвы и Петербурга существует большая разница; в первом из этих городов резче выражен национальный характер, а в Петербурге так много иностранцев, что коренные жители менее держатся своеобразия в образе жизни. Я их нахожу более пустыми и поверхностными, потому что они более гоняются за новостями. Но в сущности и они обладают хитростью, себялюбием и рабьей ловкостью, помогающими им вознаграждать себя за лишения скорее инстинктивным, чем разумным путем. Я в то же время заметил — и мое замечание рассмешило маркиза — что женщины здесь развитее мужчин, менее слепы, менее предубеждены в пользу своей родины, которую они вовсе не предпочитают чужим странам. Я думаю, что у них вообще больше такта, больше деликатности и это замечание относится [в источнике предложение не закончено.]